Вещий Олег

– Нет, – отказывался человек.

– Почему?

– Если у тебя что взять, то я стану от тебя зависеть, а я вольный.

– А ты отдай мне меха сейчас, у тебя же есть?

– Есть, – лукаво щурит глаза людин. – Да не мои они.

Раголд не понимает:

– А чьи же?

Тот обводит рукой вокруг:

– Хозяина леса, он нам черную головку дает, и белку-веверицу, и все остальное для дани. У него и проси.

– Как это?

– Попроси да сходи на охоту. Коли хорошо попросишь и лишнего не возьмешь, он и тебе даст.

Все разговоры разбивались о стену непонимания, не хотели вольные люди, как они сами себя звали, ничего брать у купцов и ничего давать взамен, словно им и правда ничего не было нужно. И женщины такие же, они не покупались на блеск украшений, не съедали глазами золотые и серебряные вещи, не вешали на себя бусы и браслеты, не перебирали дрожащими руками тонкие ткани, словно твердо знали, что все это не для них. Берегли вольные люди свою волю, она им дороже злата и серебра, дороже паволоков рамейских, безделок, из кости резанных, стекла заморского…

И почему-то Раголду и остальным было понятно, что силой взять этих людей не удастся, уйдут глубже в лес – и все тут. Они не оказывали сопротивления, но и не гнули спины в поклоне перед сильными, были одновременно гостеприимны, щедры и строги. Они жили своей жизнью, в которой не было места купцу Раголду с его товарами и надеждами. Он мог сколько угодно злиться или ублажать их, но оставался им не нужен!

Пришлось идти к Непре-реке, там хорошие торги, не хуже Ладоги и Хольмгарда. Туда приходят купцы со всех сторон, которые поймут ценность его товаров.

Глава 7

Норманнские драккары вышли в сторону Гардарики, хотя их было всего три, никто не сомневался в успехе. Молодой ярл Харкон радовался своей задумке – отдельно от остальных пограбить богатые славянские земли. Можно даже далеко не ходить, сразу в Волхове разжиться, взять только Ладогу. Там давненько никто не бывал, уже лет десять прошло, как ходил туда Рюрик, много взял, и до сих пор дань платят. Почему ему, а не Харкону, например? Ясно, что удержать их долго не удастся, зато сразу возьмут хорошие меха, они в Ладоге есть, возьмут славянок для торга с арабами и еще чего, там видно будет.

Пользуясь спокойным морем и попутным ветром, подняли паруса. Но погода изменилась на полпути. Ветер вдруг посвежел, небо обложили темные тучи. Когда драккары уже стали втягиваться в устье Нево, их накрыла гроза. Волны, несясь с моря, подняли воду, она выступила из берегов, не давая возможности викингам высадиться или хотя бы пристать к берегу на время бури. Если бы Харкон удосужился расспросить тех, кто бывал в водах Гардарики, он узнал бы, что дважды в год море запирает воды Нево и как бы поворачивает течение вспять. Это пора бурь на своенравном озере, характер которого под стать морскому. Но конунг был слишком самоуверен, он решил, что уж в озере-то его неприятности ждать не могут. И жестоко поплатился за это.

Буря на Нево иногда хуже морской, потому как и в большущем озере от берега до берега не так уж далеко, а волны бросают драккары из стороны в сторону, как в открытом море. Недолго и на скалы налететь. Корабли разметало первым же порывом бури, кормчие не знали окружающих берегов, так как знали их дома, плохо ориентировались, поэтому собраться вместе не удалось. Каждый выбирался сам по себе. Только у Торольда хватило ума попытаться вернуться в море, он сумел это сделать и основательно потрепанный добрался до дома. Остальные нашли свой конец в бурном озере с морским нравом. Два драккара Харкона разбились в щепки, лишь войдя в устье Волхова.

Страшен и гневен в бурю старый Волхов. Кажется, что не волны катятся к берегу, а лихие вороги несутся с визгом и воем. Не белая пена играет на гребнях волн, а чьи-то хищные зубы оскалены. Вал за валом катят они на берег, а сверху шумит дождь. Ветер валит с ног, в дожде и утренних сумерках реки не видно, но слышно, как яро кипит и ревет Волхов. Уж не вмещает земля влаги, не принимает ее, который день ведь хлещет, бегут в реку мутные потоки, сливаясь с волховской водой.

В такую пору никто умный по Волхову не поплывет.

Но такие нашлись, одного из них выловили едва живого ладожане Свул и Сирко, притащили в дом Свула, обогрели, накормили, решили потом расспросить, куда это в такую погоду плыл и с кем.

К утру буря стихла, ветром разнесло облака. Вышли ладожане поглядеть, что непогода натворила. У многих лодки посрывало с привязи, у кого на берег бросило, так еще починить могут, а какие и унесло. Вышел и Свул, рассказал мужикам о нежданном ночном госте, встревожились все. Стал народ у торжища собираться, обсуждать, что теперь с тем норманном делать.

Решили его всем миром спросить, зачем в Ладогу шел, пусть честно скажет. Отправился Свул в дом, звать гостя, а тот как заснул с ночи на лавке, так и лежит, дышит ровно, раскидался во сне, словно дома на полатях. Усмехнулся Свул, у них полати есть ли? Все же в море в лодьях, а там так точно нет, видел он эти норманнские лодьи. Только все одно, стал будить норманна, тот проснулся мгновенно, но не сразу понял, где он. Подскочил, сел, глаза на Свула вылупил, оглядывается. Потом, видно, вспомнил свое плавание, голову опустил, понимает, что ответ держать сейчас, зачем явился. Так и есть, спросили. У торжища пристали ладожане приступом к норманну: пошто в непогоду плавал в этих местах, куда шел, зачем? Нечего говорить тому, но голову поднял, больше не опускает, сказал, что драккары его конунга шли к Хольмгарду, буря их разметала, куда девались остальные, не знает, было их по две смены на каждом драккаре, то есть более сотни человек. Чего шли? Без товара.

Значит, воевать – решили ладожане. Вот он стоял перед ними, безоружный норманн, который снова плыл разорять их землю, их данью облагать. Зашумели ладожане:

– Пошто норманны покоя не дают?! Мало дани платим, чтоб торговать не мешали?! Кто защитит?

Напомнил Свул, что с норманном решать надобно, куда ж его-то? Вроде и без оружия тот.

Попросил его к себе норманн Эймунд, что тоже недалеко от реки жил, мол, пусть пока у меня будет. Потом решим. Вроде освободил ладожан от груза, убивать безоружного никто не хотел, плохого он не сделал, а куда девать, никто не знал.

Стал Эймунд говорить норманну что-то по-своему, тот закивал, потом обвел взглядом ладожан свысока, сказал слова благодарности только Свулу да Сирко и ушел, будто одолжение делал своим присутствием. Посмотрел ему вслед Свул и пожалел, что из реки тащил, оставить бы в воде, чтоб утоп. Зато теперь знают, что снова собрались норманны по их дома и дворы, снова разорять хотят, никак им покоя нет, проклятым. В Ладоге не так давно новую дань назначили после набега, теперь другие? Про то и Сирко подумал, решил спросить у Эймунда, те ли или новые разорять пришли?

Догнал он Эймунда с гостем, спросил. Не сразу понял его норманн, потом плечами пожал, видно, не знают они, что другие делают. Кто сильнее, тот себе и рвет кусок. Худо, Ладога ближе всех славянских городов к норманнам стоит, ей первой всегда доставалось. Где защиту искать?

Долго бурлила Ладога, говорили, что надобно крепость ставить, чтоб не мог кто ни попадя грабить, а только кто ту крепость и ставить, и держать станет? Воевода нужен, дружина нужна… Но Ладога не такой большой город, чтоб иметь столько воинов. Что делать? Все одно, норманнам спуску больше давать нельзя, не то каждый их конунг, или как их там, станет приплывать и себе дань требовать.

Были робкие слова, что у них и защиты просить надо, чтоб не просто дань давать, а на ту дань защиту держать.

Прошло несколько дней, улеглась непогода, успокоился Волхов, ушла вода. Встали жаркие сухие дни. Вроде и забыли ладожане про норманна, тем более что тот сидел во дворе у Эймунда как мышь, носа не высовывал. Ладожане отходчивы, стали поговаривать, что, может, и прошли бы норманны мимо, не тронули бы города. Разозлился на них Свул, его двор не раз горел от проклятых, где ж это видано, чтоб волк ближнюю овцу пожалел, а за дальней во двор полез?! Пошумела Ладога, пошумела и забыла.