Рассветники

– С удовольствием, – откликнулся я.

Автомобильчик припарковался ловко и умело на той скорости и точности, которую от человека ждать нельзя, Энн вышла спокойно и ровно, никому не демонстрируя вторичные и первичные половые, не стреляя глазками в проходящих мимо мужчин, самодостаточная и знающая себе цену.

Кафе даже не кафе, а вынесенные на тихую часть улицы столики, даже не прикрытые навесом, все в старом стиле, столешница – просто столешница, а не экран, на котором можно вызвать меню и заказывать, тыкая пальцем, вызывая справки насчет компонентов, как приготовлено, сколько калорий и какой процент холестерина, а стулья просто легкие стулья, цельные, без регулировки по высоте и наклону.

Я заказал бараньи ребрышки и большую чашку кофе, но принесли все так быстро, что усомнился: приготовили или кто-то отказался, а сунули мне?

Энн посматривала на меня с интересом, уловив колебания, но мясо оказалось прекрасно прожарено, свежее, хотя с нынешними технологиями хранения такое уже не определишь, я начал есть с удовольствием, даже лопать, кофе выпил с наслаждением, а когда перед нами поставили в тонконогих высоких вазочках нежно-белые горки мороженого, похожие на взбитые кучевые облака, я ощутил, что да, успел проголодаться, но теперь жизнь прекрасна, хотя и точит один неприятный червячок…

Человек развивается слишком быстро, из-за чего вступает в противоречие со своими же нравственными установками. К примеру, читать чужие письма нельзя, но публикуются и комментируются, истекая слюнями, глубоко личные письма Пушкина, Байрона, все согласны с тем, что раскапывать чужие могилы – омерзительно, однако в почете грабители могил, называющие себя археологами…

И хотя умом понятно, что ревность – пережиток темных веков, когда секс был небезопасен, то есть, если женщина даже от единоразовой связи с другим забеременеет, то в ее чреве будешь выращивать чужого ребенка и тем самым кому-то обеспечивать бессмертие, однако все равно грустно, если не сказать больше, что ее на работе время от времени мнут чужие руки, что с охотой или без с кем-то вяжется, и хотя мне совсем нет угрозы выращивать чужой генетический материал, но вот это дикое наследие очень уж дает о себе знать и очень даже портит настроение…

Она внимательно посмотрела на меня поверх края вазочки:

– Ты что-то посерьезнел… даже помрачнел. Что-то случилось?

Я указал взглядом на участок дороги в трех-четырех шагах. Туда с дерева слетел воробей, внизу по асфальту ветерок лениво гонит пару длинных ярко-желтых волос, блеснули на солнце так ярко, что сразу вспомнил легенду о золотых волосах Изольды.

Воробей торопливо подхватил сокровище, то ли женские, то ли из театрального реквизита, и, часто-часто хлопая крылышками, стремительно взлетел и пропал в тугом переплетении веток.

Помню, в детстве я сидел на крыльце деревенского домика у дедушки, грелся на весеннем солнышке, а с крыши то и дело торопливо слетали две птички, воробьи, наверное, и спешно собирали на дорожке сухие травинки.

Я поразился, с каким азартом они перебирают их, выхватывают подходящие по длине, и, часто-часто трепеща крылышками, взлетают под крышу. Дедушка сказал, что там вьют гнездо, а потом в нем выведут птенчиков.

Как-то я взобрался по лестнице и заглянул в укромное место, прежде всего поразился, как умело эти крохотные птички сплели гнездо из травинок, очень удобное, уютное и теплое.

Энн проследила взглядом за воробьем.

– И… что?

– Знаешь, – сказал я неожиданно даже для себя, – а давай вместе вить гнездо…

Она в удивлении вскинула брови:

– Гнездо? Какое гнездо?

– Для жизни, – объяснил я и понял, что несу какую-то чушь, сейчас жить можно где угодно. – Я хочу ложиться с тобой и просыпаться с тобой.

Она хмыкнула:

– Для этого разве нужно гнездо? Или тебе негде жить? Тогда проще перебраться ко мне и перебыть нужное время. Пока подберешь подходящую.

– У меня есть квартира, – ответил я. – Своя. Хорошая.

Она посмотрела на меня очень внимательно:

– Ты что, такой традиционалист? По тебе бы не сказала.

– Почему?

– Ты занимаешься какими-то научными работами. Хайтековец?

– Да.

– Ну вот, а вы должны быть впереди планеты всей.

– То работа, – ответил я. – А эмоциональная составляющая… гм… пока живу в этом теле из костей и мяса, лучше буду с ним уживаться, чем бунтовать, как святой Антоний, и тратить силы на умерщвление плоти.

Она выглядела озадаченной.

– Трансгуманисты, как я слышала, решают эти проблемы просто мастурбацией, не сходя с рабочего места. Или не вылезая из ванны.

– Я тоже, – признался я. – Но мне кажется, это кратковременное решение для таких простых, как я. Только подвижники могут так всю жизнь, целиком отдаваясь науке или чему-то еще, а нам все-таки надо, чтобы нас хоть иногда любили.

– Нужен ответ, – сказала она понимающе, – да инженеры пока только берутся за эту деликатную проблемку, хотя наука уже сказала, как и что делать.

– Ты увиливаешь, – уличил я.

– Наверное, – согласилась она. – Наверное, потому, что ты хочешь получить ответ…

– Уже не хочу, – ответил я поспешно. – У тебя такое лицо…

– Какое?

– Будто сейчас ударишь.

– А ты уже и струсил?.. Ладно, Грег, я просто не готова. Начинать вить гнездо в нашем возрасте… просто дико, не находишь? Нам обоим повезло, у нас есть работа, это при нынешней сорокапроцентной безработице… ты хочешь, чтоб я ее потеряла?

Я подавленно промолчал, она права, мы счастливчики. Уже сейчас трудоустроена, как говорят чиновники, только половина населения, усиливающаяся автоматизация каждый день выталкивает на улицу сотни тысяч человек, президенты и премьеры всех стран бьются головами о стены, стараясь хоть чем-то занять народ. Шестьдесят процентов работающих, это вовсе не значит, что все шестьдесят работают, как сказали бы в старину, когда обслуживающий персонал если и считался работающими, то как бы людьми второго сорта, а сейчас менее трех процентов заняты в производстве, примерно семь процентов заняты в науке и хай-теке, а остальные либо всевозможные парикмахеры, стилисты, визажисты, дизайнеры, инисты, абигисты, флористы и прочие менеджеры менеджеров… Из заводов, фабрик и офисов не выходит масса народу, как в старые времена, да еще все в один час. Вообще о заводах и фабриках имеем смутное представление, все автоматизировано, даже в офисах по большей части пусто, большинство работают удаленно, широкополосная связь позволяет сохранять эффект присутствия.

Официант, молча угадав наше настроение, принес еще мороженого, совсем что-то фантастическое, настоящие средневековые башни с зубчатыми стенами и крохотными флажками из красного шоколада.

– Если хочешь повязаться, – предложила она, – то давай, если это поднимет тебе настроение.

– Вязка не поднимет, – ответил я.

– А что?

– Не знаю, – сказал я. – Наверное, только ты в моих объятиях.

Она улыбнулась:

– В твоих руках, в смысле? Твоей полной и безраздельной власти? Что-то мне кажется, ты не хайтековец, а как раз медиевист. Тебе бы феодалом быть, а женщина чтобы в чадре…

– У них женщины в чадре не ходили, – возразил я, – хотя да, платок был обязателен… Энн, я все равно тебя добьюсь! Я упорный.

Она задорно улыбнулась:

– Посмотрим!

Глава 4

Энн участливо предложила мне заехать на обратном пути в любой из клубов по дороге, где собираются любители одноразового секса с незнакомцами, там спросить имя или попросить номер телефона считается дурным тоном, я отказался, отвез ее, а сам вернулся домой и сразу же ввалился в спальню, где и рухнул, не раздеваясь, на постель.

В другой комнате через распахнутую дверь видно спортивную скамью, набор гантелей и даже беговую дорожку, а в дверной проем вделана перекладина. Был такой период года три тому, вдруг почему-то устыдился своей не весьма фигуры, но качаться оказалось трудно и нудно, а у меня всегда, едва беру в руки тяжелые гантели, в голову стучит здравое: одурел, ты же умный, у тебя же голова, а ты что развиваешь? Что ну уж совсем не понадобится при сингулярности!