Страница 11 из 15
Раневская оказалась способной ученицей. Она вживалась в роль до предела и старалась прочувствовать каждое слово из тех, что ей предстояло произнести. Так, в толстовском «Живом трупе» она должна была играть Сашу. Раневскую очень смущало то место, где ее героиня говорит Феде Протасову: «Я восхищаюсь перед тобой». Это самое «перед тобой» просто застревало на языке актрисы. И лишь спустя полвека, вспоминая это, Фаина Георгиевна поняла, что светская барышня во времена Льва Толстого не могла выразиться иначе. «Я восхищаюсь тобой» – звучало бы тривиально и столь же тривиально смотрелось бы в тексте толстовского произведения.
Бывали, конечно, и конфузы, не без этого, но они были незначительными. «Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами, – вспоминала Фаина Георгиевна. – Высушив, решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с партнером в комедии «Глухонемой» (партнером моим был актер Ечменев), он, увидев черную шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с премьершей театра, сидевшей в ложе, бывшим моим педагогом, случилось нечто вроде истерики… (это была П.Л. Вульф)».
Раневская так высказывалась о таланте: «Горький говорил: «Талант – это вера в себя», а по-моему, талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности».
Глава четвертая
Гонима вечною нуждою
Столько нежных, странных лиц в толпе…
– Я провинциальная актриса. Где я только не служила! Только в городе Вездесранске не служила!.. – говорила Фаина Георгиевна, вспоминая свои скитания по стране…
Дочь Павлы Леонтьевны Ирина экстерном закончила в Крыму гимназию с золотой медалью.
Из Крыма неразлучная четверка поехала в Казань. Местный театр пригласил их на зимний сезон 1923/ 24 года.
Голод кончился. Большевики отступили от своих железных принципов, провозгласив на десятом съезде своей партии новую экономическую политику, сокращенно – НЭП.
Мгновенно возродилась эксплуатация человека человеком с целью извлечения прибавочной стоимости.
Впрочем, все были довольны – и эксплуататоры, и эксплуатируемые.
Люди вспомнили, что одежда бывает повседневной и парадной.
Яичница перестала быть праздничным блюдом.
Появилось столько еды, что некоторые даже завели кошек, а самые отчаянные – собак.
Вот что вспоминал о тех временах, совпавших с его детством, Аркадий Райкин: «Помню, когда объявили нэп, то буквально в течение суток витрины магазинов заполнились разнообразными товарами. Мы ходили от витрины к витрине, любовались этим изобилием, не веря своим глазам, ведь мы уже привыкли довольствоваться одной затирухой. Особенно поразили меня шоколад, торты, пирожные, глыбы шоколада».
Старая добрая жизнь стала понемногу возвращаться.
Казалось – это невозможно.
Казалось – это навсегда.
Председатель Совета народных комиссаров Владимир Ульянов, более известный под псевдонимом «Ленин», откровенно заявлял: «Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому», но никто не хотел ему верить.
Истерзанная страна жила надеждой. Надеждой на лучшее будущее.
Очень нужны были деньги. Казань, конечно, провинция, но заработать там можно, и вроде бы даже неплохо.
Ирина Вульф поступила на юридический факультет Казанского университета (того самого, где успел немного поучиться большевистский вождь Владимир Ульянов), а весной 1924 года, окончив первый курс, отбыла в Москву – поступать в театральную школу-студию МХАТа, к самому Станиславскому.
Конкурс был велик, но она поступила.
В сравнении с московской жизнью, о которой рассказывали газеты, театральные журналы и письма Ирины, на фоне множества новых спектаклей в столичных театрах, обилия актерских имен, как знакомых, так и незнакомых, жизнь в Казани казалась унылой, а начавшаяся холодная зима – бесконечной.
Легкие на подъем, Павла Леонтьевна, Фаина Георгиевна и Тата в конце 1924 года втроем уехали в Москву, не закончив театрального сезона в Казани.
В этот приезд в Москву Раневской посчастливилось познакомиться с Василием Ивановичем Качаловым, ярчайшей звездой столичной сцены, ведущим актером МХАТа.
Фаина Георгиевна Раневская была тогда молодой провинциальной актрисой, которой судьба подарила Москву и пору буйного расцвета театров. В то время она последовательно перенесла помешательство на театрах Мейерхольда, Таирова, Михоэлса, Вахтангова, причем из всех театров на особом месте у нее стоял МХАТ, чьи спектакли она смотрела запоем – по несколько раз.
Причиной тому стало одно непредвиденное и непреодолимое обстоятельство: Раневская влюбилась в замечательного актера Василия Ивановича Качалова, влюбилась не на радость, а на тяжкую муку себе, поскольку в красавца Качалова влюблены были все поголовно, причем не одни только женщины.
Однажды Фаина Георгиевна расхрабрилась и написала предмету своего обожания письмо: «Пишет Вам та, которая в Столешниковом переулке однажды, услышав Ваш голос, упала в обморок. Я уже актриса – начинающая. Приехала в Москву с единственной целью попасть в театр, когда Вы будете играть. Другой цели в жизни у меня теперь нет и не будет».
Письмо писалось трудно, Раневская сочиняла его несколько дней и ночей. Наконец она отослала свое послание, крик души своей, и с замиранием стала ждать ответа, который, к счастью, пришел очень скоро.
«Дорогая Фаина, пожалуйста, обратитесь к администратору Ф.Н. Мехальскому, у которого на Ваше имя будут два билета. Ваш В. Качалов», – писал кумир.
С того момента и до конца жизни этого, по выражению Фаины Георгиевны, «изумительного артиста и неповторимой прелести человека» длилась их дружба, которой Раневская очень гордилась.
Настоящая фамилия Качалова была Шверубович. Родился он в Вильно в 1875 году в семье крещеного еврея, ставшего православным священником.
В юности Василий и не помышлял о театральной карьере, намереваясь посвятить себя юриспруденции. Он поступил на юридический факультет Петербургского университета, где с огромным удовольствием принимал участие в любительских студенческих постановках. И так увлекся, что совсем скоро ему стало не до юриспруденции.
Зачарованный сценой, он начал играть небольшие роли в театре средней руки А. С. Суворина. Кстати говоря, именно Суворин посоветовал ему поменять фамилию: «Ваша для театра не годится. Перемените ее, возьмите полегче, позвучнее…»
Юный актер не стал долго раздумывать. Увидев в одном из журналов сообщение о смерти незнакомого ему тезки – Василия Ивановича Качалова, он тут же взял себе эту звучную фамилию. Чуть позже он получил первую более-менее значительную роль в пьесе А.Н. Островского «Лес», которая и стала началом его профессиональной актерской карьеры.
«В 1897 году я стал заправским актером. И в клетчатых штанах, цилиндре на голове и в огненно-рыжем пальто я явился в Казань, в труппу Бородая», – вспоминал Василий Иванович. Всего за каких-то неполных три месяца, проведенных в труппе Бородая, Качалов сыграл на сцене свыше семидесяти ролей, причем разноплановых – драматических, трагических, комических. Зрители млели от восторга, а зрительницы просто боготворили его – высокий, стройный, пластичный, с лицом, пленявшим выразительностью правильных черт, Качалов был неотразим. А добавьте к этому великолепию еще и сильный, редкий по красоте голос…
В январе 1900 года, когда Качалов занял в труппе лидирующее положение и антрепренер Бородай положил ему максимально возможное жалованье, Качалов во время репетиции получил телеграмму из Москвы. Неизвестный отправитель, какой-то Немирович-Данченко, писал Василию Ивановичу: «Предлагается служба в Художественном театре. Сообщите крайние условия».