Повести

- Пока я на практике в продовольственном магазине…

- Слушай, - от огорчения Нина Елизаровна даже опускается на стул. - Но это же гнусность. Это элементарно безнравственно и неинтеллигентно. И ты не имеешь права…

- Я тебя умоляю, ма! - досадливо прерывает ее Настя. - Не берись переделывать систему.

- Да плевать мне на систему! - вскакивает Нина Елизаровна. - Я не хочу, чтобы ты в ней участвовала!..

- Хорошо, хорошо, хорошо, - кротко говорит Настя, берет рубль и целует мать в щеку: - Декабристочка ты моя! - Она взмахивает сумкой в сторону бабушкиной комнаты: - Привет, бабуля!

На автобусной остановке масса народу. Рядом два киоска - газетный и табачный.

Настя покупает пачку сигарет «Пегас», тщательно пересчитывает сдачу и видит подкатывающий переполненный автобус.

Она тут же деревянно выпрямляет правую ногу в колене и нахально, будто бы на протезе, ковыляет к передней двери автобуса, минуя громадную очередь, которая штурмует заднюю дверь.

Мало того, она требовательно протягивает руку, и кто-то из сердобольных пассажиров помогает «девочке-инвалиду» подняться в автобус.

В салоне ей тут же уступают место между совсем древним старичком и беременной теткой с годовалым ребенком на руках…

Дома Нина Елизаровна, уже возбужденная, порхает по всей квартире в нарядном платьице, которое расстегивается целиком, как халатик. Тоненький красный лакированный поясок выгодно подчеркивает талию. Единственное, что не гармонирует с ее внешним видом - старые, стоптанные домашние тапочки.

Одновременно она умудряется накрывать на стол, чертыхаясь, вспарывать консервную банку «Завтрак туриста», тоненько, элегантно кроить сыр, нарезать хлеб, молоть кофе… И привычно болтать с матерью.

Где бы ни оказывалась Нина Елизаровна - в кухне ли, в большой ли комнате, в коридоре, около постели матери, - она не умолкает ни на секунду:

- …какой-то прелестный в своей незащищенности! Две недели, клянусь тебе, каждый день мотался в наш кретинский музейчик! Очень, очень милый! Уверена, что он тебе понравится. Знаешь, ничего нашего, московского! Ни нахрапа, ни хамской деловитости: машину - «взял», икорку, осетринку - «сделал», на министра - «вышел», кислород кому-то - «перекрыл»… Просто поразительно! Нормальный застенчивый человек. Чуточку, ну самую малость, провинциальный. Но и в этом свое очарование! Наверное, только там, да, мама, остались такие? На юге России. Помнишь, под Одессу ездили, когда Лидка маленькой была. Там же до старости - «Ванечка», «Колечка», «Манечка»… И странно, и мило - старику за семьдесят, а он у них все «Петичка»! Я думаю, это в них чисто климатическое. Больше тепла, больше солнца… Суетни меньше. «О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх», - поет Нина Елизаровна и ставит на стол масленку.

Тут она влетает в комнату матери, подтыкает ей под щеку салфетку и сует в рот поильник:

- Да, мамуля, миленькая! Я что хотела тебя попросить… Мамочка, мне дико неудобно, но… Понимаешь, ма, сразу после твоего дня рождения Лидочка улетает в отпуск. С этим… Ну, с Андреем Павловичем со своим. На юг. Кажется, в Адлер. И там у них, может быть, все и… Ну, в общем… А я только что купила Насте эту куртку дурацкую. Они же теперь, эти задрыги, пальто не носят. Им нужна только куртка, и со всеми, как они говорят, «примочками»! Я не могла бы взять из твоей пенсии для Лидочки рублей пятьдесят? Вроде бы как это от тебя ей подарок к отпуску… И не волнуйся - мне тут один рефератик заказали - минимум сто рублей, и я тебе сразу же эти пятьдесят верну, а? Но только между нами. Хорошо? А то с ее отпускными дальше Малаховки не уехать. Слушай, я вчера примеряла ее купальник. Мамуля! Не то, что раньше, но я еще очень и очень ни-че-го!.. Мамочка, я возьму у тебя деньги, да?

Парализованная старуха пытается вытолкнуть языком изо рта носик поильника, чай течет на подушку, глаза ее в бессилии прикрываются, и Нина Елизаровна принимает это за согласие. Она бросает взгляд на часы, быстро вытирает матери лицо и лезет в нижний ящик бабушкиного комода. Достает оттуда деньги, отсчитывает пятьдесят рублей и, пряча их, уже в большой комнате, в одну из шкатулок, говорит:

- Спасибо, мамуля! Пусть Лидка хоть чуть-чуть почувствует себя нормальным независимым человеком. Хоть в отпуске. Мало ли что. Ты не представляешь себе, какие сейчас сумасшедшие цены! Кошмар! Совершенно непонятно, на кого это рассчитано и чем это кончится! Просто счастье, что ты не ходишь по магазинам. Ничего нет, и все безумно дорого. Фантастика! Какой-то пир во время чумы! А мы в полном дерьме.

И в это время раздается звонок в прихожей.

Нина Елизаровна на мгновение замирает, смотрит на часы - ровно десять.

- Он! Я прикрою к тебе дверь, мамуля? Не обидишься?

Нина Елизаровна влетает в тесную прихожую, сбрасывает стоптанные тапочки и с криком: «Одну минутку! Сейчас, сейчас!..» - подтягивает колготки и надевает уже заранее приготовленные нарядные туфли на высоких каблуках.

Последний взгляд в зеркало - и Нина Елизаровна, сдерживая рвущееся из груди дыхание, неторопливо открывает дверь.

На пороге стоит Евгений Анатольевич. В руках у него пять чахлых розочек и бутылка шампанского, добытая вчера в честном и неравном бою с государственной антиалкогольной кампанией.

- Доброе утро, Нина Елизаровна, - смущенно говорит он.

- Здравствуйте, Евгений Анатольевич. Ну, проходите же, проходите!

Евгений Анатольевич осторожно переступает порог и сразу же. автоматически, снимает полуботинки, оставаясь в носках.

- Эй, эй! Немедленно прекратите этот стриптиз! - прикрикивает на него Нина Елизаровна.- В нашем доме это не принято.

- Что вы, что вы… Как можно?

- Я кому сказала - обувайтесь! Тоже мне, герой-любовник в носочках!

- Вот… - Евгений Анатольевич протягивает Нине Елизаровне розы и бутылку шампанского, сует ноги в туфли и начинает снимать пальто.

- «Не могу я жить без шампанского и без табора, без цыганского!..» Где розочки брали?

- У Белорусского вокзала.

- Вы нормальный человек?! Они же там по пятерке штука! Вы что, наследство получили?

- Нет, суточные. И компенсацию прислали. За неиспользованный отпуск,

- простодушно объясняет Евгений Анатольевич.