Повести

Волков проглотил слюну и глухо ответил:

- Не проснуться после наркоза…

- Вот и хорошо! - обрадовался Гервасий Васильевич. - Вот мы и не будем тебя усыплять…

Волков криво улыбнулся и спросил:

- Так и будете без наркоза резать?

- Э, нет, Димочка… Без наркоза только в переулках режут. Мы тебе сделаем местное обезболивание. Так называемую местную анестезию…

Ах как это было больно, больно, больно!..

Ах эта сволочь - местная анестезия!!! С ней только поначалу хорошо, а потом она никакая не анестезия!.. Будто ее и вовсе не было…

Волков не крикнул ни разу, не застонал. Только воздух втягивал сквозь стиснутые зубы и выдыхал с хрипом. Да еще упирался затылком в ладони старшей сестры, и какая-то мутная сила отрывала его спину от жесткого матрасика, выгибала дугой и снова распластывала на операционном столе…

И не слышал ничего, кроме шепота старшей сестры: «Потерпи, потерпи, миленький».

Пот разъедал глаза, затекал в рот, тело стало скользким, влажным, словно в парилке - на самой верхотуре…

«Потерпи, потерпи, миленький…»

Только однажды, перед самым концом, не сдержался Волков.

На мгновение его тряхнула такая оглушительная боль, что ему показалось, будто он расплавился и огненной жидкостью расплескался на кафельном полу операционной.

- А-а-а***! - захлебнулся Волков.

И тут же, у лица своего, увидел очки Гервасия Васильевича.

- Больно?

Волков судорожно, коротко вздохнул несколько раз, помолчал немного, собрал все оставшиеся силы и ответил:

- О… Очень…

- Больше так не будет, - где-то сказал Гервасий Васильевич.

«Потерпи, потерпи, родненький…»

И Волков терпел и мечтал только об одном: хоть бы на мгновение потерять сознание.

Но сознание не покидало его, и теперь он лежал и ждал, когда его будут зашивать. Он знал, что все операции заканчиваются тем, что рану зашивают, и ждал этого как конца всех мучений.

А его все не зашивали и не зашивали…

Спустя какое-то время Волков стал различать стоявших вокруг людей, и неясные глухие звуки начали превращаться в голос Гервасия Васильевича, который говорил:

- Ну вот и прекрасно. Вот как хорошо… Вот и все… Поглубже, поглубже турундочку… Отлично. Еще одну… И еще. Вот и чудесно… И пульс у тебя прекрасный… Ах ты, Дима, Дима, Дима! Ну полежи, отдохни. Все, все… Перевязывайте, Сафар Алиевич. Легкую, рыхлую повязку. И отток будет лучше…

Гервасий Васильевич медленно стянул с лица маску, и она повисла у него на шее, все еще сохраняя форму его подбородка.

Волков лежал обессиленный и опустошенный, но какая-то неясная тревога мелкой дрожью билась в его сердце и не давала покоя. Он не понимал, чем вызвана эта тревога. Ему казалось, что он о чем-то забыл и, если не вспомнит сейчас же, произойдет ужасное, непоправимое…

- Ну вот, - сказал Гервасий Васильевич. - Поедем-ка мы, брат Дима, с тобой в палату. Хватит с нас операционной…

И тогда Волков вспомнил и закричал срывающимся голосом:

- Забыли!.. Забыли… Зашить забыли!

Все остановились, словно с размаху наткнулись на невидимую стену.

- Зашить… Зашить забыли… - хриплым шепотом повторил Волков. Гервасий Васильевич наклонился над ним, погладил его по мокрому лицу и сказал:

- Гнойные раны не зашивают. Поедем в палату…

Перевязки, перевязки… Каждый день перевязки. Каждый день большой шприц внутривенно, маленькие - внутримышечно. Почти совсем температура упала. Правда, нет-нет да и подскочит с вечера, зато наутро ее опять как не бывало… И спать теперь Волков научился без всяких помогающих лекарств.

Гервасий Васильевич нарадоваться не мог. Спустя неделю после операции Гервасий Васильевич переехал домой. Вернее, ночевать стал дома, а не в палате у Волкова. А так все свободное время с Волковым проводил. То виноград принесет и просит его съесть обязательно… Дескать, глюкоза или там Кенжетай обидится, а на Востоке стариков обижать не принято. То книжку какую-нибудь притащит, то Хамраева приведет и оставит его в палате часа на два. А три дня назад, в операционный день, забежал к Волкову на секундочку, сунул ему в руку странный, извилистый, жесткий предметик и сказал:

- Вот, брат Дима, посмотри, какую дрянь человек в почке таскал! Самый настоящий почечный камень. Бери, брат, не бойся! Он чистенький…

Дней через пятнадцать Волков выпростал ноги из-под одеяла, осторожно приподнялся на правом локте и, оберегая левую руку, впервые за месяц сел. Посидел немного, покачался, как китайский болванчик, протянул руку, стащил со спинки кровати мышиный халат с шалевым воротником, натянул себе на плечи. И устал чрезвычайно…

Вошла старуха нянечка, позвякивая чистыми утками.

Волков отдышался и рукой на нее замахал:

- Все! Все! Не нужно. Я теперь сам ходить буду.

- Как же… Будешь!.. - недоверчиво протянула нянечка и с интересом поглядела на Волкова.

- Пожалуйста. - Волков встал и, сдерживая дрожь во всем теле, сделал несколько шагов к двери.

Нянечка поставила утки, подхватила его под руку и спросила:

- А Гервасий Васильевич чего скажет?

Не отвечая, Волков вышел в коридор.

- Где? - спросил он нянечку.

- Чего?

- Ну это…

- А… Дак вот, напротив! Гляди-ко…

- Спасибо.

- Идем, идем, - строго сказала нянечка.- Я постерегу тебя.

- Еще чего, - покраснел Волков.

- Ты мне не кавалерствуй! - разозлилась старуха. - Подумаешь, прынц какой! Все могут, а ему прискорбно, гляди-ко! Иди давай…

Довела Волкова до двери уборной и верно осталась его сторожить.

- И запираться не смей, ни в коем разе! Худо станет - не до сраму будет! - крикнула ему в дверь нянечка.

Стало действительно худо. Волков постоял в уборной и, чувствуя, что сейчас начнет падать, привалился плечом к стене. Голова у него кружилась, и весь он покрылся холодным, липким потом.

- Ты чего там? - тревожно спросила из-за двери нянечка.

Волков с усилием оторвался от стены и открыл дверь.

- Ничего… Порядок…

Нянечка увидела его побелевшее влажное лицо, взяла его правую руку, вскинула себе на плечи и, поддерживая за спину, повела Волкова в палату, презрительно приговаривая:

- Смотри, «порядок»! Краше в гроб кладут… Иди, иди, бегун! Самостоятельные все какие, гляди-ко… Гервасий Васильевич узнает - ужо тебе мало не будет. Он те даст… Вовек не захочешь вскакивать!..