Повести

Гервасий Васильевич снял очки и стал разглядывать их на свет.

- Точно, да, Гервасий Васильевич? - испугался Волков.

- Ты только без нервов, - жестко сказал Гервасий Васильевич.

Он протер очки полой халата и надел их на нос.

- Что-то я, конечно, думал…- неуверенно проговорил он. - Человеку это свойственно… Вот и я думал. Я все, сынок, думаю, как ее, подлой, избежать. Вот о чем я думаю. А ты психуешь. Ухудшаешь и без того паршивое свое состояние. И этим очень мешаешь мне тебя лечить. А ты мне помогать должен. Понял?

В палату вошла сестра с профессионально-скорбным лицом. В одной руке она держала шприц с иглой вверх, а в другой - ватку, пахнувшую спиртом.

Гервасий Васильевич разогнал дым рукой:

- Подставляй зад, Волков!

Когда сестра ушла, Волков подождал, пока затихнут ее шаги в коридоре, и сказал:

- В сорок четвертом в госпитале со мной рядом лежал Мишка Сиротин. Он перед самой выпиской простудился. И ему банки на ночь назначили… Вечерком к нам в палату вкатывается вот такая же сестричка и трагичным-трагичным голосом объявляет: «Сиротин, я вам банки пришла ставить». И рожа у нее такая постная, такая скорбная, такая профессионально-медицинская, что сдохнуть можно… Сиротин заохал, на живот перевернулся и говорит: «Ты бы мне лучше спиртяшки приволокла…» А она, не теряя заданного настроения, молча так облепила его банками и села рядом. Посидела так с минутку, увидела «Крокодил» на тумбочке и стала его перелистывать. С ней произошла удивительнейшая метаморфоза! Она перестала играть в сестру милосердия… Сидит, понимаете ли, нормальная, здоровая, смешливая девчонка, читает «Крокодил», весело хихикает, и нет ей никакого дела до того, что Сиротин с того света недавно вернулся, что вокруг боль, страдания, температура, бред. И никакого в ней милосердия. Просто тихий голос и скорбь в ее обязанности входят. Потом посмотрела на часы, вздохнула и стала снимать с Сиротина банки. Им что, специально преподают это актерское мастерство? А, Гервасий Васильевич?

Гервасий Васильевич тоскливо посмотрел на Волкова, открыл пачку «Казбека» и спросил:

- Курить будешь?

- Нет, - ответил Волков, не сводя глаз с Гервасия Васильевича.

Гервасий Васильевич закурил сам и скучным голосом спросил Волкова:

- Слушай, сынок, ты знаешь, что такое «право сеньора»?

- Знаю. Это когда первая брачная ночь…

- Ни черта ты не знаешь, - перебил Гервасий Васильевич. - «Право сеньора» - это в первую очередь безнаказанность. Сознание собственной исключительности… Гарантия безопасности. Это не только первая брачная ночь с женщиной, предназначенной другому, это и ненаказуемое хамство с подчиненными, лживость чиновников и истеричность тяжелобольных… Все это в одинаковой степени гнусно.

- Спасибо, - упавшим голосом сказал Волков.

- Кушай на здоровье, - так же скучно ответил Гервасий Васильевич. - Кушай и постарайся никогда не пользоваться этим правом. Кем бы ты ни был: тяжелобольным подчиненным или очень здоровым начальником…

- Подозрительность, наверное, приходит с возрастом… Да, Гервасий Васильевич? - попробовал Волков перевести разговор в ироничное состязание.

Но Гервасий Васильевич не принял предложенной ему схемы и сказал:

- Я не знаю, что приходит с возрастом. Для этого я еще недостаточно приподнялся над собой и своим возрастом… Зато я почти точно знаю, что с возрастом уходит.

Волков закрыл глаза, повернул голову набок и прижался щекой к подушке. Гервасий Васильевич взял Волкова за правую кисть и прислушался к его пульсу.

- Простите меня, Гервасий Васильевич, - сказал Волков, не открывая глаз.

- Ладно, давай о другом, - сказал Гервасий Васильевич.

Ночью Волков попытался представить себя без руки. Он перебирал десятки дел, для выполнения которых отсутствие левой руки не станет большим препятствием. Но это были дела и профессии, до сих пор неведомые Волкову. Все нужно будет начинать с азов, с самой низшей ступени. А для этого может просто не хватить сил. Тем более что стоило ему мысленно проследить цепь элементарно механических движений для того или другого случая, как он печально убеждался в том, что природа, создавая человека, не позволила себе ничего лишнего…

Волков вспомнил Володю Гречинского. Володю Гречинского, великолепного циркового эквилибриста. Артиста экстра-класса. В войну Володя был «сорокапятчиком». Там некогда было устанавливать прицел своей тоненькой противотанковой пушки. Он бил по танкам прямой наводкой. В бою ему оторвало левую руку. Это был его последний бой.

Спустя тринадцать лет, в Варшаве, Володя Гречинский стал лауреатом всемирного конкурса артистов цирка. Никто из зрителей и жюри не знал, что у него нет руки. Он сконструировал себе движущийся протез, и никому не могло прийти в голову, что у этого русского вместо левой руки культя восемь сантиметров длиной. Он только цветы не мог принять от председателя жюри. Правая рука была занята дипломом и коробочкой с медалью. А цветы принять было уже нечем.

Говорят, потом этот председатель жюри плакал…

Теперь Володя - заслуженный артист республики. Теперь-то все хорошо. Вот только по ночам у него правая рука отнимается - устала. Но об этом тоже почти никто не знает. А Волков знает. Гречинский многое рассказывал Волкову. Может быть, только ему и рассказывал. Их всегда тянуло друг к другу.

Как только они попадали в один цирк, в одну программу, они вместе размещались в одной гардеробной, и вскоре гардеробная начинала походить на маленькую слесарную мастерскую, куда совершенно случайно попали спиннинги, блеклые костюмы, грим, обрывки афиш и рекламные пепельницы фирмы «Кока-кола».

Гречинский сам конструировал цирковую аппаратуру, и Волков любил вечерами, после представления, сидеть и смотреть, как, привалившись худеньким левым плечом с нежной культей к тискам, Володя держал в красивой и мощной правой руке напильник, с поразительным упорством вытачивая какую-нибудь замысловатую деталь или невиданную блесну. Иногда Володя садился за лист миллиметровки, брал карандаш и набрасывал эскизы аппарата, чертежи узлов. Потом откладывал карандаш и начинал щелкать логарифмической линейкой. Он рассчитывал запасы прочности, максимальные натяжения, минимальные отклонения, динамические рывки, прогибы и скручивания - все, без чего нельзя построить даже самый простой цирковой аппарат. К нему бегали за каждой мелочью: поговорить о новом трюке, зачалить трос, починить транзистор. Просто поболтать.