Повести

Каждая такая история кончалась счастливо и героически. О переломах и травмах говорили подчеркнуто пренебрежительно, громко смеялись, наперебой чиркали спичками и зажигалками, когда Волков хотел прикурить, и только изредка тревожно поглядывали на Волкова - не плохо ли ему? И, понимая, что плохо, еще громче хохотали, вспоминали совсем уже невероятные случаи, презрительно ругали передвижные цирки и проклинали тот час, когда отдел формирования программ загнал их в эту «передвижку», в этот паршивый среднеазиатский городок…

Раза три приходила девушка-фельдшер, достойно щупала пульс у Волкова и морщила носик, когда ей предлагали выпить. Третьяков все-таки притащил бутылку коньяку и тарелку с дорогими конфетами. Стасик где-то раздобыл лимон, нарезал его и сервировал «стол».

Волков и Третьяков выпили по стакану, а Стасик отказался. Третьяков за это похвалил Стасика и начал было длинный разговор о вреде пьянства среди цирковой молодежи вообще. Но Волков прервал его, сказав, что Стасик совершенно не пьет и поэтому страстное выступление Третьякова воспитательного значения не имеет.

Третьяков расхохотался, набил карман девушки конфетами и попытался назначить ей свидание на вечер.

Она тут же оправилась от состояния неуверенности и, выйдя из гардеробной, презрительно бросила Третьякову:

- Господи! Старые, а туда же…

Третьякову было тридцать девять, и это его обидело. Он слил остатки коньяка в один стакан, залпом выпил и обиженно сказал, глядя на закрытую дверь:

- Скажите пожалуйста!..

Так шел этот день.

И только когда прозвенел первый звонок вечернего представления, Волков приподнялся с реквизитного ящика и сказал Стасику:

- Ну что, старик, домой потопаем?

Экследитор цирка снял им отдельную двухкомнатную квартиру на окраине городка. Хозяева квартиры уехали на два месяца в горы, и Волков со Стасиком жили в этой квартире припеваючи.

Третьяков был раздражен и почему-то ругал Среднюю Азию.

- Ты зря выпил, - сказал ему Волков. - Тебе же еще работать на вечернем.

- Не боись, - ответил Третьяков. - Я сегодня в работу не иду. Сегодня вечером пробуем на мои трюки одного огольца из училища. Так что я только на пассировку выйду…

- Это какого же огольца? - поинтересовался Волков. Его мутило от боли, и сильно кружилась голова. И он старался быть занятым еще чем-нибудь, кроме боли.

- Ну новенький у меня такой… Сергиенко, - грустно сказал Третьяков.

- Хороший паренек. Куражливый…

- А, это который в плечи с купэ ловит? Школьный пацан…

- Молодой, вот что главное… - вздохнул Третьяков.

- А мы? - подмигнул ему Волков и, покачнувшись, осторожно, чтобы Стасик и Третьяков не заметили, придержался правой рукой за косяк двери.

- А мы тоже… молодые. Но уже не очень, - усмехнулся Третьяков. - В этом она права.

- Ладно, ладно, - рассмеялся Волков. - Не развращай мне Стасика. Юный партнер зрелого мастера должен верить в неиссякаемые силы своего мэтра…

- Я и верю, - сказал Стасик.

- И на том спасибо. Сделай, сынок, дяде ручкой, и попробуем уползти в норку…

За кулисами прозвенел второй звонок. Третьяков мотнул головой, словно хотел стряхнуть с себя печаль, и сказал Волкову:

- Дима, я после представления возьму чего-нибудь и зайду к тебе. Стасик нам кофе сварит…

- Нет, - сказал Волков. - Не приходи. Я попробую отлежаться.

- Ладно, - согласился Третьяков. - Тогда до завтра. У вас деньги есть?

- Есть, - сказал Стасик.

- А то смотрите… Мне тут главк премийку подбросил.

…Домой добирались долго - с остановками, перекурами. Через каждые пятьдесят-шестьдесят метров Волков присаживался на теплый каменный бортик арычного мостика и молча сидел минут десять. Стасик стоял рядом и страдал от сознания своей вины и беспомощности. Затем Волков протягивал руку, Стасик поднимал его, и они шли дальше для того, чтобы снова присесть на бортик следующего арычного мостика.

Дома Волков снял туфли, с помощью Стасика взгромоздился на высокую кровать и закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному и перестать контролировать каждое свое движение, вслушиваться в то, что говорит Стасик, и подыскивать наиболее удобный для Стасика ответ.

- Может быть, тебе кофе сварить? - спросил Стасик.

- Да нет, не стоит… - ответил Волков, не открывая глаз. - Я хочу попытаться уснуть.

- Тебя накрыть чем-нибудь?

- Не нужно, Стас… Жарко.

- Сигареты оставить?

- Оставь. Иди к себе, ложись, отдохни. Ты тоже перепсиховал, измучился…

- Может быть, нам действительно выбросить этот трюк, а?

- Не говори чепухи.

- Ты слышал, что директор сказал?

- Директор - глупый, трусливый администратор. Иди отдохни… Я позову тебя, партнерчик. Иди.

Часа через два Волкову стало совсем худо. Боль начиналась в руке и разливалась по всему телу. Волков задыхался. Его бросало то в жар, то в озноб. Мерещилась квкая-то чертовщина, откуда ни возьмись возникла музыка - старые, пятнадцать-двадцать лет тому назад слышанные мелодии… Повязка врезалась в руку, и Волкову казалось, что если он снимет повязку, то сможет глубоко вздохнуть и ощущение удушья пройдет немедленно. Но снять бинты не было сил, и Волков лежал неподвижно. Изредка он открывал глаза, и тогда музыка исчезала. Какое-то время Волков пытался сосредоточить свой взгляд на большом цветастом термосе. Этот термос Волков уже несколько лет возил с собой, и в каждом городе, в каждом новом гостиничном номере или в каждой чужой комнате термос с фантастическими розовыми цветами и ярко-синими колибри был олицетворением дома. Это был самый реальный предмет волковского существования. Только он, нелепо раскрашенный, старый китайский термос, мог вернуть сейчас Волкова из забытья в реальную боль.

За окном, на маленьком заводике цементных плит, равномерно и глухо стучал насос. Может быть, насос, его точный ритм и не давали уснуть Волкову. Очень ровно стучал насос…

Волков оторвал взгляд от термоса и закрыл глаза. И тогда, слушая стук насоса, он услышал стук собственного сердца. Сердце стучало в унисон насосу цементного завода. Сначала Волков лежал спокойно и с удивлением, отстранившим боль, слушал слитные звуки насоса и сердца. Их точное совпадение поражало. А потом в мозг стал вползать ужас: а вдруг насос остановится?! Насос цементного завода и сердце Волкова слились воедино, и теперь Волков лежал и молил бога, чтобы кто-нибудь не выключил насос. Если там, за окном, сейчас выключат насос - здесь, в комнате, остановится сердце!..