Бычок из консервной банки

Кузнецов Олег Александрович

Бычок из консервной банки

Олег Александрович КУЗНЕЦОВ

Бычок из консервной банки

Полузанесенную песком консервную банку с уцелевшим еще названием некогда хранимого в ней продукта он считал своею личной собственностью и в последнее время все чаще тревожился о ее сохранности. Он приплывал к ней по нескольку раз на дню, касался губами жестяного бака и, медленно шевеля плавниками, подолгу оставался на месте. Потом, как бы убедившись в надежности этой своей недвижимости, лениво потягивался, зевал, широко открывая большой рот, и не спеша отправлялся осматривать окрестности.

Тут ему обязательно что-нибудь попадалось: щепочка, камешек, обломок раковины, красный червячок, без толку мотающийся из стороны в сторону, слизняк или обрывок прошлогодней водоросли. Съедобное, если оно не слишком ретиво проявляло желание жить, он съедал. К несъедобному приближался с заметным раздражением: ведь мусор портит местность, придавая ей дикий, отпугивающий вид.

Иногда он пробовал отмести в сторону все эти камешки и щепочки. Начинал пылко, но через минуту усердие пропадало - он как бы забывался. И тогда тихо оседал на свое место потревоженный ил...

Одиночество вскоре надоедало. Оставив банку на произвол судьбы, он присоединялся к знакомой компании, которая разыскивала поживу или просто нежилась на мелководье, где посильней припекало солнце. Однако и такое достойное времяпрепровождение стало быстро надоедать. К тому же оно нагоняло странное раздражительное настроение. Как-то он даже подрался с одним типом, который явился на сбор в неприлично темном одеянии и с вызывающей оранжевой бахромой на спинном плавнике.

Схватка была короткой. Они сшиблись, подняли тучу мути, напугали честную компанию, которая бросилась врассыпную, а затем, безуспешно поискав друг друга в серой непроглядности, помчались в разные стороны. Причем наш герой, унося на боку свежую рану от зубов противника, полетел прямехонько к своей банке: поражение почему-то усилило его беспокойство о ней.

Пожалуй, именно возле нее он ожидал найти своего ярого обидчика. Но возле банки - никого. Поплавав немного вокруг, он успокоился.

После этого случая бычок больше не решался оставлять свое имущество. Перекусит червяком или зазевавшейся мелкой рыбешкой и спешит взгромоздиться на плоское донышко банки. Казалось бы, удобное, располагающее к дремоте положение, да только не для него! Ему мерещились нападающие.

Мимо проплывали всего лишь праздные незнакомки одного с ним племени. Да ведь кто их знает, на что они способны! Чтобы показать им, что он тут не зря находится, беспокойный собственник каждый раз ощетинивался и рычал. Они удалялись, не удостоив его вниманием, он же от пережитого волнения буквально задыхался и хватал ртом огромные порции воды.

Как-то в полдень причудливая тень, не похожая ни на что, закрыла солнце. На рыбу, нелепо примостившуюся к неуместному в воде жестяному изделию, пристально глянули беспощадные глаза человека.

Это был подводный охотник, снаряженный ластами, маской, кривой трубкой для захвата воздуха и настроженным гарпунным ружьем. Он искал добычу покрупней, чем бычок-песочник, длины которого едва хватало, чтобы пересечь донышко банки, но поза бычка была интересной: в охотнике заговорил натуралист.

Он увидел существо, даже не напоминавшее блистающих серебром стремительных летунов подводного царства. Скорей - размокшая головешка! Но у него было украшение: оранжевая бахрома по краю спинного плавника. Да, такая же, как у того драчливого типа! Казалось, она светится среди зеленовато-серого однообразия дна.

"Нон оно что! - подумал охотник. - А бычок-то, видать, готовится к нересту. Ишь нарядился! Неужели займет банку?"

И этот человек, всегда старавшийся выкидывать из воды острые предметы, чтобы купальщики не повредили о них ноги, на этот раз так делать не стал. Он понял, что банка нужна бычку для выведения потомства.

Итак, охотник, пользуясь близостью объекта, изучал поведение рыбы в естественной среде, а бычок, еще ничего не зная об оранжевом украшении, которое выдавало его с, головой, и поэтому считая себя надежно замаскированным, старался не шевелиться. Он уставился прямо в глаза человеку, чтобы по малейшему движению зрачков разгадать его опасные намерения.

Прошло несколько минут. Наблюдатель сдержанно пускал пузыри, обстановка делалась все напряженнее. Наконец человек допустил оплошность. Ему показалось, что его кто-то зовет. Он повернул голову, чтобы высунуть из воды ухо. А когда - через какое-то мгновение! - вновь посмотрел на консервную банку, бычка на ней не было. Просто наваждение! Только сейчас был, и вот нет его! Да был ли? Да хоть банка-то здесь есть?! Охотник протянул руку и, коснувшись банки пальцами, убедился, что она-то вполне реальна. Затем он, чувствуя разочарование, дал себе слово понаблюдать за нерестом.

Бычок же, уплыв довольно далеко, приостановился передохнуть. Было сумрачно; поверхность, эта широкая граница, отделявшая море от недоступного неба, медленно колыхалась далеко наверху. Чистое, лишь слегка волнистое песчаное дно, покато уклоняясь, терялось в непроглядной глубине. Здесь вкус воды, мера света, песок дна сообщали бычку, что место ему знакомо. Он даже ощущал свое несомненное единство со всем этим, правда, не настолько сильно, чтобы чувствовать себя здесь как дома. На всякий случай он заосторожничал и был готов к тому, что его в любую минуту могут грубо прогнать.

Беспокойный обладатель консервной банки не знал, что его окружают воды, в которых он провел первые дни своей жизни, что ниша под громоздившейся впереди зеленоватой глыбой плитняка когда-то была ему домом. Да, оттуда он выплыл однажды в неизвестность с запасом слабости, а не силы. Миллион случайностей ожидал его. Самая пустяковая могла погубить...

Между тем сейчас возле глыбы происходило что-то интересное, толкучка какая-то. Пришлось приблизиться.

Бычок-песочник, настолько крупный, что вряд ли ему было безопасно показываться на глаза подводному охотнику, неистово носился вокруг камня. Был он страшен. Оранжевые доспехи, вспыхивая от проникавших на глубину лучей солнца, метались, подобные клочку пламени. Стремительное тело взмывало вверх, пикировало и, пролетая на бреющем полете над грунтом, поднимало тучи илистой мути.

Поблизости суетились пять или шесть возбужденных зрительниц. Они явно терпели страх, но какой-то особый интерес не позволял им удалиться. Бычок же, отвлекаясь иногда от своих безумств, делал вид, что кидается за какой-нибудь из них. Пугнув ее злобным коротким броском, он спешил вернуться к камню.

Это был родной отец владельца консервной банки, не помнивший, однако, никакого родства, что вполне простительно для родителя многих тысяч. Никогда никого из своих отпрысков не одарил он лаской и вообще не терпел их присутствия: ведь если все они, ссылаясь на сыновние чувства, станут околачиваться в его владениях, то обязательно истребят весь корм, и тогда не миновать мора...

На этот раз отец даже не обратил внимания на одного из своих чад, который, впрочем, любопытствовал с почтительного расстояния. Некоторое время скромный наблюдатель вел себя вполне пристойно, но потом ему передался папашин пыл. Не в силах удержаться на месте, он стал кидаться взад и вперед, делая резкие повороты кругом на полной скорости. Этим он вскоре привел себя в такое раздражение, что сделался под стать неистовому старику: весь ощетиненный, плавники торчат и сокрушительно сияет оранжевая бахрома. Вода вокруг него сильно взбаламутилась.

Какая-то мирная, довольно крупная рыбина, наткнувшись на него, преисполнилась ужасом и что есть духу понеслась под уклон дна.

Бычок, разумеется, и сам напугался. Он поспешил затаиться и, пока был неподвижен, с совершенной отчетливостью рассудил, что зря он тут теряет время и силы. Он сильно опасался за участь драгоценной банки, оставленной без присмотра.