Страница 4 из 21
Чтобы прекратить ее рекламные излияния, Джоанна сказала:
– Ладно, сколько можно мерить, заверните, пожалуйста.
Ей было жалко расставаться с мягкой тяжестью этой юбки, а особенно с золотой ленточкой вокруг пояса. Прежде никогда в жизни она не испытывала дурацкого чувства, будто нечто на ней надетое что-то к ней добавляет.
– Наверное, покупаете на какой-нибудь особый случай? – обратилась к ней женщина в тот самый момент, когда Джоанна поспешно натягивала на себя ставшую совсем неказистой повседневную одежду.
– Да, собираюсь надеть его на свою свадьбу, – отозвалась Джоанна.
Сказала и сама удивилась тому, что произнесли ее губы. Ничего страшного, конечно: женщина ее не знает, и у нее вряд ли будет возможность рассказать это кому-то, кто знает. А все-таки – ведь собиралась же молчать как рыба! Должно быть, ей показалось, будто она что-то этой даме должна: они вроде как вместе пережили несчастье зеленого костюма и открытие коричневого платья, это их связало. Чушь какая-то. У женщины бизнес – продает одежду и так насобачилась, что у нее это лихо получается.
– Да что вы говорите! – восхитилась женщина. – Это же прекрасно!
Можно подумать, ты знаешь, подумала Джоанна. Замуж-то – это ведь еще смотря за кого! Вдруг за какого-нибудь бедолагу-фермера, которому в доме нужна рабочая лошадь, или за старого харкающего полукалеку, истомленного поисками сиделки. Женщина, ты ж понятия не имеешь, что за мужчина у меня на примете, да и в любом случае не твое это дело.
– Между прочим, что брак у вас по любви, видно сразу, – сказала женщина, словно прочитав ее сердитые мысли. – Потому что ваши глаза в зеркале так и сияли. Я завернула вам аккуратненько, дома надо будет только вынуть и повесить на плечики, ткань сама расправится и отвисится. Можете слегка прогладить, если хотите, но, скорей всего, этого не понадобится.
Так, теперь процесс передачи денег. Обе притворялись, что не смотрят, но обе смотрели.
– Оно того стоит, – сказала женщина. – Замуж-то выходишь раз в жизни. Ну, не всегда это так, конечно, но…
– В моем случае это будет так, – сказала Джоанна.
Ее лицо вспыхнуло, ей стало жарко оттого, что ни о каком браке, вообще-то, речи не было. Упоминания о нем не было даже в последнем письме. Этой женщине она призналась в том, на что рассчитывает, причем делать этого, наверное, не стоило, а то еще накличешь…
– Как вы с ним познакомились? – спросила женщина, все еще тем же мечтательно-веселым тоном. – Где у вас было первое свидание?
– Через родственников, – почти честно сказала Джоанна. Собиралась на этом остановиться, но вдруг услышала собственный голос: – На Западной ярмарке. В Лондоне.
– А, на Западной ярмарке, – с пониманием протянула женщина. – В Ло-ондоне! – Таким тоном, которым говорят «во дворце на балу».
– С нами туда ездила его дочь и ее подружка, – сказала Джоанна, вполне при этом отдавая себе отчет в том, что, строго говоря, это Сабита и Эдит взяли с собой Джоанну к нему в гости.
– Ну вот, теперь можно сказать: «Мой день не прошел напрасно». Обеспечила платьем счастливую невесту. А это уже вполне оправдывает мое существование.
Коробку с платьем внутри женщина перевязала узенькой розовой лентой, вывязав сверху огромный и совсем лишний бант, после чего грозно лязгнула ножницами.
– Сижу тут весь день, – сказала она. – А зачем, подчас сама не пойму. Бывает, спрашиваю себя: что ты тут делаешь? Вот витрину по-новому оформила, то одно придумаю, то другое – ну, то есть, чтобы люди заходили, – но бывают дни – представьте, целый день, – когда никто, ни одна живая душа в этих дверях не появится. Я понимаю: люди считают, что у меня одежда слишком дорогая, но она ведь хорошая! Это все настоящие вещи. А хочешь качество, изволь платить.
– Должно быть, к вам обращаются, когда понадобится что-нибудь вроде вон тех, – сказала Джоанна, бросив взгляд в сторону вечерних платьев. – Где им еще такие взять?
– Вот, правильно. Именно что не обращаются! Едут в город и вот там обращаются. Проедут пятьдесят, сто миль, плевать им на бензин, они думают, что найдут там что-то получше того, что имеется у меня здесь. И не находят. Ни лучшего качества, ни лучшего выбора. Ничего. Зато им не стыдно тогда, им не приходится говорить, что свадебное платье они купили рядом с домом. А то, бывает, зайдет, примерит что-нибудь и говорит: мол, надо еще подумать. Я, мол, вернусь. А я думаю: ага, как же, как же, знаю я вас. Побежишь небось искать то же самое, только дешевле – где-нибудь в Лондоне или Китченере – и, даже если там окажется не дешевле, купишь там, потому что зря, что ли, моталась в этакую даль, да и искать надоело уже во как… Не знаю, – помолчав, продолжила женщина. – Может быть, если бы я была из местных, они бы так не делали. Здесь очень замкнутый мирок, чужих недолюбливают. Вы ведь тоже не местная, верно?
Джоанна сказала, что нет.
– Правда же, тут замкнутый мирок?
Замкнутый.
– Извне в него трудно внедриться, я только это хочу сказать.
– А я привыкла жить сама по себе, – сказала Джоанна.
– Но ведь нашли же кого-то! И больше не будете сама по себе, это здорово! Иногда я тоже думаю, как это здорово – быть замужем, сидеть дома. Я, конечно, была замужем, но все равно работала. Н-да. А что, принц на белом коне, может, когда-нибудь и завернет сюда, влюбится в меня и все у меня устроится.
Джоанне надо было торопиться: своим неуемным желанием пообщаться женщина и так уже ее задержала. Бежать домой, убрать покупку, пока не вернулась из школы Сабита.
Тут ей вспомнилось, что Сабиты как раз нет, в выходные ее увезли к двоюродной сестре матери, тете Роксане в Торонто, чтобы она там пожила как нормальная богатая девочка, походила бы в школу для девочек из богатых семей. Но по инерции Джоанна продолжала идти быстро – так быстро, что какой-то наглый умник, стоявший, держась за стену аптеки, даже окликнул ее: «Эй, где горит?» – и тогда она чуть замедлила шаг, чтобы не привлекать внимание.
Да еще коробка эта нескладная: поди знай, что купленное в этом магазине там упаковывают в фирменные розовые картонные короба, на которых лиловой прописью начертано: «У миледи». Вот тоже: зряшный же перевод денег!
Невзначай упомянув грядущее замужество, она теперь чувствовала себя дура-дурой, тем более что сам-то он никакого предложения ей не делал, и об этом следовало помнить. Но так много было между ними говорено (верней, писано), столько в его письмах было нежности и страстного желания соединиться, что формальное предложение, похоже, оставалось только вычитать между строк. Аналогично тому, как, когда говоришь о том, что утром встанешь, и не говоришь, что будешь завтракать, это вовсе не значит, что завтракать ты не собираешься.
Рот тем не менее следовало держать на замке.
По дороге встретила мистера Маккаули – тот шел навстречу по другой стороне улицы. Ну, шел себе, и ладно: даже столкнувшись с нею нос к носу, он никогда бы не заметил у нее какую-то коробку. Поднял бы к полю шляпы один палец и прошествовал мимо, то ли признав в ней свою домработницу, то ли нет. У него голова другим занята: кто его знает, конечно, но его взору, быть может, открывается какой-то вообще нездешний поселок, не тот, что всем остальным. По будням каждый день (а иногда, забывшись, и по праздникам или воскресеньям) он надевал один из своих костюмов-троек, сверху пальто – легкое или зимнее, – на голову серую федору, на ноги начищенные туфли и шел с Выставочной дороги на другую окраину, в офис, который все еще за собой сохранял, – он был у старика на втором этаже, над помещением лавки, где прежде торговали упряжью и чемоданами. В разговорах он называл его страховой конторой, хотя прошло уже довольно много времени с тех пор, когда мистер Маккаули действительно продавал страховки. Иногда к нему туда кто-то даже и впрямь подымался – уточнить какой-нибудь момент в своем полисе, а чаще задать вопрос касательно границ земельных участков или истории одного из объектов недвижимости либо в поселке, либо на окрестных фермах. Офис был полон старых и новых карт, и больше всего на свете старику нравилось их разложить и углубиться в дискуссию, в ходе которой затрагивались темы подчас весьма далекие от первоначально заданного вопроса. Три или четыре раза в день он спускался и гулял по улицам, как сейчас. Свой «маклафлин-бьюик» он еще во время войны поставил в сарай на подпорки и стал всюду ходить пешком, подавая пример. Похоже, он подавал его до сих пор, вот уже пятнадцать лет с гаком. С руками, сцепленными за спиной, при этом был похож на доброго барина, осматривающего поместье, или на священника, со счастливой улыбкой наблюдающего паству. Разумеется, из людей, которые ему по пути встречались, половина понятия не имела, кто он такой.