Ты кем себя воображаешь?

Роза думала еще об одной жизни Фло – жизни, лежащей еще глубже, раньше, заполненной людьми-легендами: в этой жизни были Барбара Аллен,[3] отец Бекки Тайд и разные другие преступления и злоключения, все сбитые в одну кучу.

Королевские взбучки. Как они начались?

Представьте себе весенний субботний день. Листья еще не распустились, но люди уже оставляют нараспашку двери, чтобы в дома лился солнечный свет. Вороны. Канавы полны талой воды. Такая погода вселяет надежду. По субботам Фло часто оставляла Розу присматривать за лавкой – это было несколько лет назад, когда Розе было лет девять-двенадцать, – а сама шла по мосту в Хэнрэтти («в город», как это у них называлось), чтобы там походить по магазинам и послушать, что люди говорят. К этим людям относились, например, миссис Дэвис, жена адвоката, миссис Хенли-Смит, жена англиканского священника, и миссис Маккей, жена ветеринара. Придя домой, Фло за ужином передразнивала их: высокопарные реплики, манерные голоса. В ее исполнении они казались чудовищами: монстрами глупости, тщеславия и самодовольства.

Закончив прогулку по магазинам, Фло заходила в кофейню при гостинице «Королевская» и съедала мороженое. Когда она возвращалась домой, Роза и Брайан обязательно допытывались, какой сорт она сегодня ела, и бывали очень разочарованы простым ананасным или карамельным, но счастливы, если это оказывался какой-нибудь сложный десерт – «Жестяная крыша» или «Черное и белое». После мороженого Фло выкуривала сигарету. У нее с собой были уже скрученные, чтобы не крутить прямо на людях. Курение было единственным ее занятием, которое она, заметив у любого другого, назвала бы показухой. Эта привычка осталась у нее с тех пор, когда она работала, – с Торонто. Фло знала, что, куря, напрашивается на неприятности. Однажды к ней прямо в гостинице «Королевская» подошел католический священник и поднес зажигалку к сигарете, которую Фло не успела раскурить спичками. Она поблагодарила священника, но в разговор с ним не вступила – а то вдруг он попытается обратить ее в свою веру.

Другой раз, на пути домой, она увидела у моста – у городского конца моста – парнишку в синей куртке. Он вроде бы смотрел на воду. Лет восемнадцать-девятнадцать. Фло его не знала. Тощенький дохляк на вид – с ним явно что-то было не так, Фло это сразу поняла. Может, собрался топиться? Стоило Фло поравняться с ним, что бы вы думали он сделал? Повернулся к ней и распахнул куртку, а заодно с курткой и штаны. Замерз, должно быть, – день был такой зябкий, что Фло изо всех сил запахивалась в собственное пальто.

Увидев, что у парня в руке, Фло, по ее словам, поначалу подумала: что это он тут делает с колбасой?

Она могла такое сказать. Она преподносила это как искренность, а не шутку. По ее словам, она терпеть не могла, когда несут похабщину. Она часто выходила и кричала старикам, сидящим перед ее лавкой:

– Ну-ка не смейте сквернословить, а то я вас живо прогоню отсюда!

Итак, суббота. Фло почему-то не пошла «в город», а решила остаться дома и отскоблить пол на кухне. Может быть, от этого она не в духе. А может, она сегодня вообще не в духе – оттого ли, что покупатели не платят по счетам, или от весеннего брожения чувств. Ее борьба с Розой уже началась – уже идет словно целую вечность, как сон, уходящий далеко в другие сны, через холмы и дверные проемы, сводящий с ума многолюдьем и расплывчатостью, знакомый и ускользающий. Перед мытьем пола Фло и Роза вытаскивают из кухни все стулья, а также сложенные там запасы магазинных товаров – ящики с консервами, жестянки с кленовым сиропом, канистры с керосином, бутыли уксуса. Все это они выносят в дровяной чулан. Брайан, которому в это время лет пять или шесть, тоже помогает – таскает жестянки волоком.

– Да, – говорит вдруг Фло, обретая потерянную нить нашего рассказа, – кстати, о той гадости, которой ты научила Брайана.

– Какой гадости?

– А он, невинное дитя, все повторяет.

Выходя из кухни в дровяной чулан, надо спуститься на одну ступеньку. Ступенька покрыта ковром, таким изношенным, что Роза даже не помнит, какой на нем был узор. Брайан, таща жестянку, сдвигает ковер с места.

– Два Ванкувера, – тихо говорит она.

Фло уже вернулась на кухню. Брайан смотрит на Фло, потом опять на Розу, и Роза повторяет чуть громче, нараспев, подсказывая:

– Два Ванкувера…

– …в соплях! – подхватывает Брайан, не в силах удержаться.

– И две жопы…

– …в хрусталях!

Вот она. Гадость.

Роза выучила этот стишок много лет назад. Когда только что пошла в школу. Она тогда пришла домой и спросила Фло:

– Что такое ванкувер?

– Город такой. Далёко отсюда.

– А если не город, то что?

– Что значит «если не город»? – уточнила Фло.

– Ну… как город может быть в соплях? – сказала Роза, приближая опасный момент, восхитительный момент, когда ей придется выложить все целиком.

«Два Ванкувера в соплях! / И две жопы в хрусталях!»

– Ну, ты у меня получишь! – завопила Фло во вполне предсказуемой ярости. – Еще раз повтори, и получишь хорошенько!

Роза не могла остановиться. Она нежно мурлыкала про себя это двустишие. Она пыталась произносить вслух только невинные слова, а другие – мычать под сурдинку. Дело было не только в запретных «жопах» и «соплях»: дело было в невозможном положении Ванкуверов среди хрусталей и соплей и в невообразимости этих Ванкуверов. Роза видела «ванкуверы» мысленным взором – они представлялись ей чем-то вроде осьминогов, судорожно сокращающихся в кастрюле. Крушение здравого смысла, ликующий фейерверк безумия…

Недавно Роза вспомнила этот стишок и научила ему Брайана – просто чтобы посмотреть, подействует ли так же и на брата. Разумеется, стишок оказал точно такое же действие.

– Я тебя слышала! – кричит Фло. – Все слышала! И я тебя предупреждаю!

Верно, она предупреждает. Брайан принимает предупреждение к сведению. Он выбегает из дому через дверь дровяного чулана, чтобы заняться, чем его душа пожелает. Он мальчик – а значит, не обязан помогать, если ему не хочется. Он не обречен на вечную борьбу с домашним хозяйством. Впрочем, он тут и не нужен – Роза и Фло используют его только как оружие друг против друга и едва замечают, что он ушел. Они продолжают – не могут не продолжать, не могут оставить друг друга в покое. Даже если кажется, что им надоело, это значит всего лишь, что они сидят в засаде и разводят пары́.

Фло приносит ведро, щетку, тряпку для пола и подушечку для коленей – грязно-красную, резиновую. Она принимается тереть пол. Роза сидит на кухонном столе – больше в кухне сидеть уже негде – и болтает ногами. Клеенка прохладная: Роза чувствует это кожей, потому что на ней шорты – прошлогодние, тесные и выгоревшие на солнце, вытащенные из мешка с летней одеждой. Они чуть-чуть припахивают сыростью после зимнего хранения.

Фло ползает внизу – она трет пол щеткой и вытирает тряпкой. У нее длинные белые мускулистые ноги, сплошь покрытые сеткой вен, словно кто-то нарисовал карту рек химическим карандашом. В скрежете щетки о линолеум и в свисте тряпки слышится чудовищный накал, яростное отвращение.

Что они говорят друг другу? Это не важно на самом деле. Фло упоминает манеру падчерицы «умничать», ее грубость, неопрятность и заносчивость. То, что она постоянно добавляет работы другим, и ее неумение быть благодарной. То, что она развращает невинного Брайана. «Ты вообще никто, – говорит Фло и тут же: – Кем ты себя воображаешь?»

Роза опровергает ее слова и возражает – с ядовитейшей рассудочностью и кротостью, с хорошо сыгранной безмятежностью. Фло теряет свое обычное презрительное самообладание и сама начинает играть, словно актриса, удивительно страстно. Она заявляет, что принесла свою жизнь в жертву ради Розы. Увидела ее отца с обузой на руках, дочерью-младенцем, и подумала: что теперь делать этому человеку? И вышла за него замуж, и вот теперь ползает на коленках.

3

Героиня процитированной выше одноименной шотландской баллады, известной с XVII в.