Страница 13 из 23
Так, беседуя, мы добрались по ухабистой дороге до подножия гор. Далеко справа слышалась канонада. Это армия Массенá{55} осаждала Сьюдад-Родриго. Я не желал ничего более, чем оказаться рядом с маршалом. Поговаривали, что в его жилах течет еврейская кровь. Но для меня он был лучшим евреем со времен Иисуса Навина{56}. Если вам посчастливилось увидеть орлиный нос маршала и его отважные черные глаза, то вы могли быть уверены, что находитесь в самой гуще событий. Тем не менее осада – весьма скучное занятие, которое состоит главным образом из земляных работ. У моих гусар перед лицом англичан найдется занятие поинтереснее. С каждой милей, что мы проезжали, у меня становилось все легче на сердце. При мысли о том, что скоро меня ожидает встреча со своими бравыми товарищами, я запел, как желторотый выпускник Сен-Сира.
Дорога становилась все круче, а колея – ухабистей. За все время мы встретили лишь нескольких погонщиков мулов. Окрестности казались обезлюдевшими, что было неудивительно, учитывая, что страна неоднократно переходила из рук в руки: французов, англичан и местных партизан. Серо-рыжие, словно испещренные морщинами, скалы высились одна над другой. Ущелье становилось все ýже. Вокруг было так мрачно и уныло, что я перестал смотреть по сторонам и молча думал о своем: о женщинах, которых любил, и скакунах, которых объезжал. Как-то вдруг я отвлекся от своих мыслей, увидев, что мой спутник вынул нечто вроде шила и старательно прокалывает дырку в ремешке, на котором висела его фляжка с водой. Ремешок выскользнул из его руки, деревянная бутылка упала к моим ногам. Я нагнулся, чтобы поднять ее, как вдруг мой спутник придавил мое плечо и чем‑то острым ткнул прямо в глаз.
Друзья, вы знаете, что я человек закаленный и не стану пасовать при виде опасности. Но солдату, который участвовал во всех кампаниях, начиная от Цюриха{57} и до последнего рокового дня Ватерлоо, и имеет медаль, которую хранит дома в кожаной коробочке, не стыдно признаться, что он однажды испугался. И если кто-то из вас когда‑либо не справится со своими нервами, пусть вспомнит, что даже сам бригадир Жерар когда-то признался в том, что испугался. Кроме испуга при таком ужасном нападении, кроме жгучей боли, я ощутил еще внезапное отвращение: такое вы можете чувствовать, когда омерзительный тарантул воткнет в вас свое жало.
Я схватил негодяя за руки и швырнул на пол. Затем ударил тяжелыми сапогами. Он вытащил пистолет из-под сутаны, но ударом ноги я выбил его из рук у него и коленом навалился ему на грудь. Тогда впервые он ужасно закричал, а я тем временем, наполовину ослепший, пытался нащупать саблю, которую он так коварно спрятал. Моя рука уже легла на рукоять, а другой рукой я вытер кровь с лица, чтобы увидеть, где он лежит. Я уже приготовился пронзить его, но в этот момент колымага опрокинулась на бок, а сабля выскочила у меня из рук. Не успел я понять, что произошло, как дверь раскрылась и меня за ноги вытянули из дилижанса на дорогу. И хотя я поцарапался об острые камни, а меня окружали не менее тридцати разбойников, сердце мое подскочило от радости. Во время борьбы ментик, упав мне на голову, закрыл один глаз, следовательно, я мог видеть раненым глазом! Вот этот шрам показывает, что лезвие задело веко, скользнуло мимо глазного яблока, но, только когда меня выволокли из кареты, я понял, что мне не грозит окончательная потеря зрения. Священник, конечно, пытался через глаз попасть в мозг и повредил какую‑то кость в голове, так что впоследствии от этой раны я страдал больше, чем от любой из полученных мной семнадцати.
Эти сукины дети вытянули меня наружу и, осыпая проклятиями, стали лупить ногами и кулаками, пока я лежал на земле. Я часто видел, что горцы обвязывают вокруг башмаков полоски ткани, но не мог себе представить, что буду благодарен судьбе за этот обычай. В конце концов, увидев кровь, струившуюся у меня из головы, и то, что я лежу без движения, они решили, что я потерял сознание. Между тем я старался сохранить их уродливые лица у себя в памяти, чтобы, когда придет время, увидеть их на виселице. Все они были здоровяками. Их головы украшали желтые платки, а за поясами торчали пистолеты. Там, где дорога делала крутой поворот, они скатили два валуна. Колесо нашей колымаги зацепилось за камень и оторвалось, а мы едва не перевернулись. Рептилия, так ловко прикинувшаяся священником и рассказывавшая душещипательные истории о матушке и прихожанах, конечно, знала о засаде и попыталась лишить меня возможности сопротивляться, когда мы оказались на месте.
Не могу передать вам их бешенство при виде его, представшего перед ними, когда его извлекли из кареты: я неплохо над ним поработал. Может быть, он заслужил большего, но и так он долго не забудет о встрече с Этьеном Жераром. Ноги его болтались в воздухе. А когда его хотели поставить на землю, он свалился, и только верхняя часть тела извивалась от ярости и боли. Тем не менее маленькие черные глазки, казавшиеся в карете ласковыми и невинными, сейчас горели, как у раненой рыси, и он не переставая плевал в мою сторону. Клянусь всем святым, когда разбойники подняли меня и потащили по горной тропе, я напряг все свои силы и призвал на помощь свою храбрость, сообразительность и находчивость. Двое позади меня несли моего врага, а я, карабкаясь по извилистой тропе, время от времени слышал его проклятия и ругань. Мы поднимались, вероятно, с час, а поскольку мне не давали покоя раненая нога, больной глаз и беспокойство по поводу того, что рана может испортить мою внешность, то едва ли припомню менее приятное путешествие. Я никогда не был скалолазом, но можете поверить мне, что можно взбираться наверх, даже испытывая боль в лодыжке, если с двух сторон от вас – бронзоволицые разбойники с обнаженными девятидюймовыми кинжалами в руках.
Наконец мы прибыли на место, где тропа огибала гребень холма и спускалась вниз между высоких сосен в долину, ведущую на юг. Я не сомневался, что в мирное время разбойники занимались контрабандой. По этим секретным тропам они проникали в Португалию. На тропе оставили отпечатки копыт мулы. Там, где ручей пересекал тропу, я, к своему удивлению, увидел следы копыт крупного коня. Все стало ясно, когда мы вошли в еловую рощу и я увидел лошадь, привязанную к поваленному дереву. Я едва скользнул по ней взглядом, как узнал белую отметину на черной ноге. Именно эту лошадь я умолял дать мне сегодня утром.
Что же произошло с интендантом Видалем? Возможно ли, чтоб еще один француз оказался в столь опасной ситуации, что и я? Не успела эта мысль пронестись у меня в голове, как мои похитители остановились. Один из них криком подал особый сигнал. Ему ответили из-за колючих кустов, обрамлявших вершину утеса. Секунду спустя десять-двенадцать вооруженных людей выбежали нам навстречу. Разбойники радостно приветствовали друг друга. Вновь прибывшие окружили священника с возгласами сочувствия и симпатии. Повернувшись ко мне, они обнажили кинжалы и завопили, выражая свою ненависть и злобу. Их жесты были настолько яростны, что я подумал: вот пришел мой конец. Я уже приготовился встретить смерть достойно, как один из них отдал какой-то приказ, и меня поволокли через поляну к кустам, откуда появилась новая банда. Узкая тропа вела через кусты в глубокий грот на противоположной стороне утеса. Солнце клонилось к закату. В пещере было бы совсем темно, если б не пара факелов, горевших с двух сторон. Между ними стоял грубый стол, за которым сидел человек. По тому, как остальные разбойники обращались к нему, я понял, что оказался лицом к лицу с печально известным главарем шайки Эль-Кучильо.
Раненного мной разбойника занесли в пещеру и посадили на бочонок. Его ноги по-прежнему беспомощно болтались, а глаза при взгляде на меня горели ненавистью. Из обрывков разговора между ним и главарем я понял, что это второй человек в банде. Его обязанности заключались в том, чтобы завлекать в ловушку доверчивых путников вроде меня. Когда я подумал о том, сколько бравых офицеров погибло по вине этого чудовищного лицемера, то испытал огромное удовольствие от того, что положил конец его злодеяниям. Хотя я опасался, что за подвиг придется заплатить жизнью, которая так нужна и императору, и армии!