Страница 2 из 47
Слушая, вздыхали все: сколь же виновны русские пред Господом, что за грехи погибель не только старым, но и малым шлет! Страшную смерть. Сказывала Маланья, что мутить человека начинает, потом вдруг кашлем кровавым заходится, черными пятнами, точно меченый, покрывается и сгорает за три дня. Этот кашель кровавый и пятна и есть приговор, кто кровью захлебнулся – уже не выберется.
Во Пскове, который первым проклятье Господне на себе испытал, богатые по городу ходили, не то что милостыню, все свое добро раздавали, но не брал никто. Не хотели люди свои грехи множить, другого человека спасая. Кто мог, бежали куда глаза глядят, но не всем удалось и бежав выжить. Зато разнесли сначала по округе, потом и дальше беду неминучую.
В марте и в Звенигород принесли тяжелую весть, что в московский княжий дворец добрался мор, слег старший брат великий князь Симеон, плох очень! А митрополит Феогност уже помер! Иван Иванович с княгиней Александрой всю ночь стояли службу, за здравие великого князя и его семьи молились, а поутру звенигородский князь собрался ехать. Александра боялась за мужа, очень боялась, едет ведь хотя и к братьям, но больным, как бы самому не заразиться… Боялась, но молчала, негоже среднему брату не повидать старшего. А мор?.. Все в божьей воле, кому суждено помереть, тот не выживет.
У великого князя Симеона счастье в дому и раньше не всякий день бывало. Он женился уж в третий раз, первая женка Ольгердова дочка Августа померла, вторая оказалась пустой, но и у третьей Марии Тверской, обвенчать с которой едва-едва уговорил митрополита, что ни дите, то не жилец. До года не дотягивали или вовсе рождались мертвыми. Потому, когда целый год прожил Ванятка, названный в честь деда, радости отца не было предела. А следом за ним еще один сыночек народился, и снова крепенький.
Что могло помешать князю? Он силен как никто другой, наказ отца Ивана Даниловича, прозванного скорыми на язык москвичами Калитой, держит твердо, и сам Симеон прижимист, но с толком. Зря деньги не потратит, но и не пожалеет, если на дело надо. Братья со старшим не враждуют, что Иван, что Андрей наказ отцовский блюдут, во всем разумного Симеона слушаются. В одном беда была – наследника не хватало, так и с этим справился!
Конечно, тяжела жизнь нынче, то засуха, то мор… Зато с Ордой миром живут, с ханом Джанибеком дружны, если вообще можно дружить русскому князю с ордынским ханом. Только начала жизнь налаживаться, второй сыночек народился, Симеон в свою долю поверил, а тут черная смерть до Москвы добралась!
Кто принес? Бог весть. Наказанье Божье, по всему видно, да только как понять, кого наказывает? Не всегда худшие в черном огне сгорают, сколько толковых померло – не перечесть. Москва словно враз почернела. А еще красный цвет… Этот от крови, какой люди кашляют перед смертью.
Запереться бы, спрятаться, переждать… Да как запрешься, если есть, пить надо, скотину кормить, да и дела делать? Мужик знает: завтра помирать собрался, а сегодня все равно сей. Но скоро и сеять на Руси некому будет.
Митрополит распорядился, чтобы чернецы подбирали умерших. По городу словно в страшном сне двигались одетые в черное люди, собирая и складывая на дроги трупы. В остальном город опустел. Но скоро и чернецы уже не справлялись, тогда тысяцкий Василий Протасьевич Вельяминов приказал своим помочь, а чтобы не забоялись, сам вместе с другими пошел. Усовестились воины, но от смерти это никого спасти не могло.
Напротив, хуже сделали, видно, кто-то и принес митрополиту и в княжеские покои заразу страшную. А та уязвила сначала самое дорогое – первыми померли маленькие княжичи. Но еще раньше – митрополит Феогност. За одну неделю князь Симеон потерял и наставника, и наследников. Вельяминов, сам уже недужный, смотрел на Симеона Ивановича и понимал, что тот не жилец. Князю всего-то тридцать шесть, а состарился вдруг, почернел и без язвы. Такому занедужить легче легкого.
Так и произошло – следующим слег сам Симеон Иванович. Потому помчался гонец в Звенигород к младшему брату князя Ивану, чтоб успел попрощаться со старшим… Другой брат Андрей Иванович и без того был в Москве.
Иван Иванович поцеловал жену, махнул рукой сопровождавшим и, не оборачиваясь, направил коня прочь со двора. Княгиня не сдержала вздох: вернется ли?
Никогда прежде Иван Иванович не смотрел такими глазами на землю, что ему дедом и отцом завещана. И не в том дело, что теперь князем московским мог стать, а потому как была эта земля точно истерзана.
Большинство деревень старались проехать не то что не останавливаясь, а вовсе галопом. В Москве людские трупы чернецы подбирали, а кто в вымерших селах это делать станет? Если и оставался живой, то помер бы от вони, что вдоль дорог стояла. Из запертых хлевов доносился рев голодной скотины, выли страшным воем не снятые с цепей собаки либо кидались одичавшие, сумевшие оборвать привязь или выпущенные помиравшими хозяевами. Черными стаями носились с жутким карканьем вороны. По их горластым стаям можно было издали определить вымершую деревню.
Но останавливаться и проверять, есть ли живые, или спасать скотину нельзя. Не ровен час и сам рядом сляжешь, а хуже того – заразу с собой привезешь в дом, где ее еще нет. Потому и гнал князь вместе с остальными коней поскорее.
По Москве еле движутся дроги, их тащит понурая кляча. Она не столь худа, сколько чует, что груз у нее за спиной тяжкий. Одетые в черные балахоны послушники с владычного двора собирают страшную дань, взятую черной смертью. Не на всяком дворе и откликаются на их зов, чаще просто некому.
На крыльце небогатого дома появился всклокоченный, весь в черных пятнах, залитый кровью мужик, огляделся страшными, осоловелыми глазами и двинулся к невысокому тыну, с другой стороны которого стоял, с жалостью глядя на бедолагу, сосед.
– Петро, как ты? А Надея? Третий день уж не видно…
Больной, едва передвигая ноги, доплелся до тына, с трудом повис на нем:
– Нету… ни Надеи… ни ма… тери… ни брата, ни дет…ток… ник…кого!..
Он с трудом держался, повиснув на ограде, и вдруг горько засмеялся:
– Все померли… и я пом…ру!.. А ты живой! Со мной! И ты со… мной! – пальцы умирающего вцепились в рубаху соседа, а хлынувшая горлом кровь залила руки и лицо здорового. Хрипя, больной стал заваливаться, обрывая рубаху соседа, тот стоял, оцепенев. Умирающий мужик сполз по тыну и остался лежать, неловко подвернув под себя руку.
Из соседского дома вышел голопузый мальчонка, стоял, с увлечением ковыряя в носу, и с любопытством смотрел на отца. Монах, берясь за ноги помершего, покачал головой и посоветовал замершему в нерешительности соседу:
– Ты кровь-то смой… может, обойдется…
Тот невесело усмехнулся. Все хорошо понимали, что вот эта кровь означает смерть. Пока не трогал умирающего, еще мог надеяться, а теперь уже вряд ли.
Из дома действительно вынесли старуху, еще мужика, женщину и четверых ребятишек. В избе все лежали вповалку, вповалку их сложили и на дровнях. Один из послушников показал на двор здорового:
– Надо зайти через несколько дней.
Второй кивнул, тоже с трудом передвигая ноги. Ясно, что и этим здоровым жить недолго осталось, мойся не мойся…
Но заглянуть через несколько дней не удалось, из самих послушников в живых остался лишь один, самый хлипкий и малосильный. Он оказался вблизи тех дворов, только когда болезнь пошла на спад и по Москве уже стало можно ходить, не натыкаясь то и дело на трупы. Проходя быстрым шагом мимо, он вдруг вспомнил тех двух соседей и чуть приостановился.
Дом Петра и Надеи стоял вымершим, а вот от соседа доносился стук топора – хозяин как ни в чем не бывало рубил дрова! Послушник подошел ближе, окликнул:
– Эй, ты живой?!
Мужик поднял голову, невесело усмехнулся:
– Я-то да, а вот у соседа все померли.
– Я знаю, помнишь, мы соседа твоего забирали.
– Помню, – мужик отложил топор, подошел ближе.
– А ты как живым остался-то?