Страница 3 из 14
– Таккк-кой! Из «Воспоминаний» Тэффи. Тэффи в Ккк-киеве подхватила «испанку»[6], и сочувствующие стали её навещать в гостиничном номере. Доккк-ктор долго удивлялся на её обиход, спрашивал, не бал ли у неё…
Пока Аркадий Петрович, не скупясь на передразнивания, напоминал Семёну Ильичу, честно пытавшемуся собрать глаза в кучу, давно забытую классику, медперсонал спешно и неслышно эвакуировался на рабочие места. Святогорский сделал дежурной анестезистке глазками: ввести Мальцевой кое-чего в жилу капельницы. Затем ладошкой помахал: «и ты пока свободна».
За окнами грянул, грохнул, взорвался, рассыпался салют, возвещающий о рождении новой точки отсчёта.
– И вот мы опять втроём, как сто лет назад, молодые и дурные, и много раз позже, старея, но не умнея, встречаем Новый год в родильном доме, – пробормотал зав ОРИТ, глядя в окно с некоторой тоской. Которую, впрочем, немедленно стряхнул. – Семён Ильич, с Новым годом! С новым счастьем! – анестезиолог протянул ему свой бокал шампанского. И, подхватив чей-то с подоконника, чокнулся со старым другом.
– С Новым годом, Аркадий Петрович! С новым счастьем! – на автомате ответил Панин.
Они сделали по глотку.
– Так! – критически оглядев замминистра, Святогорский уже безо всякого шутовства скомандовал: – Сними пальто, надень халат и сядь за стол.
– Я хочу с ней поговорить! – нервно просипел Панин.
– Поговоришь. Когда ты будешь трезвый, а она – не под морфином.
Семён Ильич с болью, с обидой, с любовью и нежностью посмотрел на Татьяну Георгиевну.
– Ей в сознании на меня так же наплевать, как и в забытьи.
– Семён, ты не прав!
Аркадий Петрович помог Панину снять пальто, подал белый халат и усадил за стол. Семён Ильич мрачно уставился на Святогорского.
– Ну?!
– Баранки гну! Я чего-то подобного и ожидал. Тут к гадалке не ходи. Потому и домой не ушёл. Да и всё равно дома, кроме салата оливье, поздравлений президента и вечного недовольства моей дорогой супруги, исполняющей обязанности всевышнего[7], – ничего. А ты бы тут без меня устроил новогодний огонёк в старых добрых кавээновских традициях. Не отмылся бы потом. Тебя же все боятся. Это с одной стороны. С другой – так и ждут, как бы подножку из-за угла попроворней поставить. Спотыкаясь, ты облегчаешь недоброжелателям жизнь. Ты же умный мужик! Какого лешего, скажи мне, ты сюда припёрся? Да ещё и в таком виде?
– Аркаша, это моя дочь! – Панин всхлипнул.
– Ну дела… – протянул Святогорский, но тут же жёстко сфокусировался на товарище. – Семён Ильич, прежде всего – её дочь! Давай честно, пока нас никто не слышит: если бы ты хотел быть с ней – давно бы был!
– Я хотел! Это она…
– Вот не надо! – резко оборвал Аркадий Петрович. – Сёма, я же сказал: честно. Ты всю жизнь прятался за этим твоим «это она…». Она такая, какая есть. И ты такой, какой есть. Передо мною-то комедию не ломай. Тебя всё устраивало.
Панин с тоской посмотрел на Мальцеву.
– Семён, я тебе сейчас унитиол по вене пущу. – Святогорский уже заправлял капельницу. – Для профилактики острого алкогольного психоза. Не то ты уже в полушаге от делирия. И кофейку крепкого сварю. И потом мы оба с тобой уйдём. Предоставив пациентку дежурной смене. Уйдём – и до утра не расстанемся. Договорились? Закатай рукав.
Панин послушно кивнул и начал бороться с непокорными рукавами халата и рубашки.
– В правую. Левую я сегодня уже колол. Там гематома. Я подам в суд!
– На кого?! На гематому? Или на того, кто, пользуясь служебным положением, делает несанкционированные тесты на отцовство? Руку сожми в кулак, мудак.
– На неё! – Панин несколько оторопело уставился на иглу, вошедшую ему в вену. – Надо же, не больно совсем! Когда я сам себя колол – было невыносимо больно. Я же страшно боли боюсь, Аркаша.
– Это мы все хорошо знаем. Что ты боли боишься. И я знаю. И она, – Святогорский кивнул на спящую Татьяну Георгиевну.
– Ничего она не знает!
– Сёма, хватит надрыва на сегодня, ладно? Сделай паузу. Следующий надрыв – на старый Новый год. Я к тебе завалюсь в гости, в твою холостяцкую берлогу. Там и повоешь. За плотно закрытой входной дверью. Сегодня – не то место. И не то время. И ни в какие суды ты не подашь. На что ты в суды подавать будешь? На то, что Мальцева за тебя замуж не пошла?
– На совместную опеку над дочерью!
– Для начала надо добиться судебного предписания на определение отцовства. Его не так просто получить. Твои самостоятельные лабораторные упражнения никакой законной силы не имеют. Кроме того, напоминаю, ты – замминистра. Заместитель министра здравоохранения по материнству и детству. Большой человек. Тебе половая шумиха ни к чему. А шумиха будет, если ты решишь на принцип пойти таким некрасивым образом. Ты Таньку очень хорошо знаешь. Её только по шерсти можно гладить. Если против… Ты в курсе. В курсе – и всю жизнь никак с её шерстью управиться не можешь! – Анестезиолог коротко хохотнул. – Ты и так-то на должности всего без году неделя, а уже от жены ушёл. Нехорошо для репутации!
– Полгода я уже на должности! Говно, а не работа! – фыркнул Панин. – А что от жены ушёл – всем это до одного места. Не те времена! У нас даже президент развёлся – и ничего. К тому же я с Варей не разводился. Официально. Может, у меня гостевой брак! В соответствии с современными тенденциями.
– Вот об этом я и говорю, Семён Ильич. Лицемер ты, каких мало, – спокойно прокомментировал Святогорский. – Ушёл. Квартирку купил. Но официально не развёлся. Варя – проверенный запасной аэродром. Надёжный! Решишь групповушку устроить – так она покорно на кухоньке посидит, а после – всем участницам ещё и кофе сварит, и бельишко простирнёт.
– Ну ты это… Уж не так… Не такой я подлец, – с несколько детским сомнением тихо возразил Панин и от чего-то отмахнулся свободной рукой. – Да давно бы я развёлся! Но как представлю… Это же с Варварой встречаться надо. Какие-то бумаги подписывать. Она же мне в глаза смотреть будет, как побитая брошенная шавка. Я же с ума сойду! Если бы она скандалила, требовала чего-то… что-то… Но она же только молча смотрит с этой долбаной всепрощающей любовью и животной преданностью – и я сразу чувствую себя бездушным подонком, искалечившим добрую беззащитную псину!
– Повторяемся, да? Трус, боящийся боли. Все в курсе.
– У меня не было жены. Я всю жизнь прожил с преданной собакой! И на старости лет я выбросил её на помойку. Я и есть подонок! – Панин опустил голову.
– Кажется, делирий совсем близко. Ты мне ещё тут заплачь! Взрослый уже дяденька. Замминистра. Отец троих… Пардон, четверых детей. Дедушка. А как будто двойку получил, – насмешливо резюмировал Аркадий Петрович. – Кстати, если ты не в курсе, то твоя законная супруга всю жизнь считала тебя преданной собакой. Вопрос тут не в том, кто из нас собака. Вопрос в том, кому собака предана. Танька, вон, покойнику всю жизнь беззаветно предана. И потому – тоже собака. Хотя нет, была бы она собака – она бы легла на его могилу и издохла. Так что давайте все вместе прекратим обижать собак!
– Всё равно, дочку ей не отдам!
– Собаке?
– Таньке!
– А кому отдашь? Варваре Андреевне? Она примет. И слова тебе не скажет. И даже воспитает. Кто бы спорил. Только Таньку ты как из этого уравнения исключишь, Рэт Батлер ты наш недоделанный? Так что не иди ты ни в какие суды. Пойдёшь – дочку не увидишь. Руку дам на отсечение.
– Маша Панина! – вдруг, резко выдохнув, подскочил Семён Ильич и мечтательно уставился в заоконные чёрные небеса, где ещё расцветали запоздалые фейерверки.
– Сядь бога ради! Не то и на втором предплечье гематома будет, – осадил его Аркадий Петрович.
– Я всегда хотел, чтобы мою дочку звали Маша. Маша Панина! – капризно повторил Семён Ильич.
– Договорились, – примирительно сказал Аркадий Петрович. – Только с Татьяной своими чаяниями не делись, не то Анжелой тебе в пику назовёт. С неё станется. Или Матильдой. «Кто мо-о-ожет сравниться с Матильдой моей!..»
6
Очень агрессивный штамм вируса гриппа, свирепствовавший в начале двадцатого века по всей Европе и унесший миллионы жизней. Пандемия началась в Испании – отсюда и крепко прижившееся название.
7
Жена Святогорского заведует отделением инвалидов Отечественной войны (ИОВ). Отсюда и прозвище, построенное на обыгрывании аббревиатуры ИОВ («исполняющая обязанности всевышнего»), полностью соответствующее её характеру.