Страница 1 из 1
Гилберт Честертон
О комнатных свиньях
Из сборника «Польза от различий»[1]
Сбылась мечта моего детства – я прочитал в газете следующее:
«Муниципальный совет графства послал предупреждение пожилой незамужней жительнице Эппинга, которая держит в доме свинью. Виновница непорядка ответила: «Я получила ваше письмо и очень расстроилась, потому что я лежу больная у свиньи в комнате. Как встану, перетащу ее в другую комнату, а из дому не выгоню, никому она не мешает. Мы с ней вместе живем вот уже три года. Я ее люблю и не выгоню. Пускай живет тут, с нами. А в другую комнату переселю, когда, Бог даст, встану»».
Автор заметки предполагает, что ей будет нелегко тащить свою любимицу, так как та весит четверть тонны.
Мне кажется, он должен бы из рыцарства помочь ей – какой джентльмен разрешит расстроенной даме тащить четверть тонны упирающейся живой свинины? Вообще ситуация сложная. Обычно мужчина подает руку даме, а не свинье; но свинья тоже очень расстроена. Да, ситуация редкая во всех отношениях. Дама говорит, что свинья никому не мешает; однако правильней было бы спрашивать, не мешает ли хозяйка свинье – ведь она лежит у свиньи, а не свинья у нее. Но я ничуть не считаю, что прихоть бедной жительницы Эппинга хоть на йоту хуже прихотей ее богатых и почитаемых сестер; более того, я сам с детства мечтал о том же. Я никогда не мог понять, почему свиней не держат в комнатах, как собак и кошек. Начнем с того, что свиньи очень красивы. Те, кто с этим не согласен, смотрят на мир сквозь чужие очки. Очертания жирной, хорошей свиньи поистине прекрасны; изгиб ее бедра смел и груб, как поверхность водопада или контур тучи. По сравнению со свиньей лошадь нескладна и костлява. Как-то, споря о том, что все относительно (предмет, над которым уснули даже греки), Уэллс сказал, что лошадь красива сбоку, но очень уродлива сверху: тощая, длинная шея и толстые бока, наподобие скрипки. А на хорошую свинью можно смотреть откуда угодно – с омнибуса, с памятника, с самолета; она останется прекрасной, пока будет видна. Она наделена той высшей, лучшей, поистине универсальной формой, которую глупые люди (глядя на свиней и некоторых журналистов[2]) принимают за бесформенность. Толщина – добро, а не зло. Зрителям она дарует радость, обладателю – скромность. Только в одном не схожусь я с великими аскетами: они шли к смирению, худея. Быть может, худые монахи и святы, но смиренны монахи толстые. Фальстаф говорил, что толстяка невозможно ненавидеть,[3] зато над ним можно смеяться, а это очень полезно для его души.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
1
Честертон в названии сборника перефразирует выражение из пьесы Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно» (поставлена в 1601; издана в 1623 г.) – «Sweet are the uses of adversity».
2
…глядя на свиней и некоторых журналистов… – Намек на необычайную тучность самого Честертона.
3
Фальстаф говорил, что толстяка невозможно ненавидеть… – «Если тучность заслуживает ненависти, то, значит, тощие фараоновы коровы достойны любви» (Шекспир «Генрих IV», ч.1, акт II, сц. 4. Перевод Е. Бируковой).