Час ноль

На исходе семнадцатого века в эти леса привезли валлонов, они добывали здесь железную руду. В середине восемнадцатого века, к 1760 году, их было уже около тысячи. А еще сорок лет спустя в кузницах и плавильнях все стихло. У этих людей не было ни работы, ни земли, а постройки, в которых они жили, в официальных бумагах назывались baraquen[52]. С давних времен их пытались расселить по близлежащим деревням, предлагали им землю и стройматериалы. Правда, общины при этом отчаянно сопротивлялись, и вскоре уже никто с лесных выселок не помышлял о том, чтобы переселиться. Слишком глубоко увязли они в нищете, в безразличии к окружающему миру. Но эти люди были опасны, вспыльчивы, они не умели контролировать себя, могли кого и когда угодно пырнуть ножом. Если б они сдохли в своих лесных хижинах, обитатели близлежащих деревень поставили бы богу огромную свечку. В официальных документах возмущались, что они доведены до такой нищеты, в реальной жизни крестьяне спускали на них собак.

Люди клана Фетцеров понимали, что ни в коем случае нельзя допускать, чтобы их смешивали с теми, с выселок. Они чувствовали свое превосходство над ними. В любой момент они могли сняться и уехать куда глаза глядят, в то время, как те безвольно прозябали в своем несчастье. Но они понимали — если когда-нибудь их заставят поселиться где-то на одном месте, так очень скоро они ничем не будут отличаться от людей с выселок. И потому они этих людей ненавидели.

Клан Фетцеров появился в Хунсрюке в конце восемнадцатого века — по существу, это уже было отступление. Но у них еще оставалось пространство на этом плоскогорье, с уходящими в дальнюю даль горными хребтами, они чувствовали себя в безопасности в этих долинах, в этом море лесов, где деревни на раскорчеванных местах смахивали на острова, связанные между собой дорогами, узкими, точно тропинки. Тут они еще могли кое-как жить.

Но во второй половине девятнадцатого века жить им становилось труднее и труднее. Все, что они вырезали из дерева или плели, изготавливалось теперь надомниками, а то и вовсе машинами. Сеть дорог постоянно расширялась, и то, что раньше они носили продавать по домам, теперь можно было купить на рынках, которых делалось все больше, а цены были там куда ниже. Но особенно изменился лес. Прусские лесничие создали сеть просек и тропинок, и можно было предвидеть, что скоро во всем огромном лесном пространстве не останется закоулка, который не был бы тщательно измерен и разбит на квадраты. Прусская ель распространялась, безрадостные эти посадки начали затемнять горные хребты, и между посаженными по ранжиру еловыми стволами не рождалось уже больше ни растений, ни зверья. Зато сеть слежки, которую создала прусская полиция, стала еще гуще. Клан Фетцеров должен был иметь теперь все больше свидетельств, разрешений, бумаг, которые сами они не могли прочесть.

Бродячая их жизнь существенно осложнилась, хотя дороги стали куда лучше, и все чаще они долго раздумывали, прежде чем тронуться в путь. Они разделились, пытались перебиваться мелкими группами и даже в одиночку. Враждебность окружающих лесов нарастала. Они все больше превращались в огромные скопища сырой древесины. Лес уже не кормил их, не обогревал. Питание и тепло надо было приносить с собой, и они высоко ценились, когда приходилось брести в темноте под моросящим дождем, в тумане, в час алого зимнего заката, в метель, навстречу ветру, гуляющему среди елей. Да еще нужно было прислушиваться в темноте к шагам человека, бредущего тебе навстречу, — человека, затерянного в этих бесконечно пустынных местах, но с ним вместе близился и страх, а кусок хлеба в кармане и худое пальтишко становились большой ценностью. Они по-прежнему помнили все свои убежища, но было удачей, если они находили полуразвалившуюся хижину, в которой можно было лежать, прислушиваясь к шуму дождя в ночной тиши. Найти спутника — была большая удача, а когда перед ними вдруг возникали из темноты огни деревни, когда они брели мимо освещенного окна, они все больше чувствовали, как накапливалась в них усталость. Совершенно измученные, собрались они однажды в долине за деревней. Торопливо, до того, как появятся лесничие, они сколачивали хибарки. Отныне они хотели иметь на это место неотъемлемое право. Теперь они тоже стали жителями лесных выселок.

В восемьдесят седьмом году началось строительство железной дороги. Каждый человек был на счету, и Фетцер сразу поняла, что это их единственный шанс вырваться из леса. Зима послужила ей серьезным уроком. Переговоры со строительными инженерами уже тогда вела она. Мужчины будут работать лишь в том случае, если им всем разрешат разместиться в заброшенной старой пивоварне на склоне горы, чуть выше деревни. Строители этого добились. Железная дорога имела большое стратегическое значение. Фетцер делала каждое утро обход и выгоняла на работу каждого, кого еще заставала на соломенном матраце. Все помещения пивоварни они разделили деревянными перегородками. И в этих закутах жили, словно скот. Невыносимый шум вечно стоял во всех помещениях.

В той же пивоварне разместили еще и поляков, которых также наняли на строительство дороги. Сразу же началась поножовщина. Тогда Фетцер устроила первую свадьбу поляка с девушкой их клана. И стала систематически сводничать. Поножовщина прекратилась, зато распространилась религия. Поляки были католиками, как и местные крестьяне. Всех выходивших замуж девушек надо было сначала окрестить. Так верующие получили подкрепление с лесных выселок.

Мужчины их клана не понимали, что нужно работать даже тогда, когда вечером оставалось достаточно еды на следующий день. Теснота в пивоварне, шум, вечно стоящий над перегородками, монотонный характер труда, одни и те же дороги — все это их душило, было противно их натуре. Все больше людей хотели вернуться в лес. Фетцер агитировала против этого. Используя женщин. В теплом, сухом жилье женщины растили детей, которые в лесу не протянули бы и двух-трех дней. Фетцер была убеждена, что поступила правильно, вытащив своих сородичей из лесу. Но она не могла радоваться при виде мужчин, что устало сидели после двенадцати-, а то и четырнадцатичасового рабочего дня, уставившись в одну точку, она знала, о чем они в эти минуты думают, и еще она знала, что их мечту словами не одолеть. Она покупала шнапс, вернее, сивуху — первое средство против тоски. Небольшое тупое опьянение, заплетающийся язык, и вот они уже храпят. Она повела с общиной переговоры по поводу земли, и постепенно вокруг пивоварни выросли первые домишки.

Через два года дорога была построена. По случаю этого столь важного для всей округи события состоялись торжества, соответствующие значению этого дня. Деревья и вокзал были великолепно украшены зелеными ветками и флагами. Праздник был открыт поутру торжественным салютом, и местный оркестр исполнил утреннюю зорю.

Люди с горы, землекопы, стояли далеко позади, им приходилось вытягиваться, чтобы увидеть происходящее впереди.

Теперь во всей округе больше не было работы. Фетцер поехала в Саарскую область, где повсюду вводили в строй шахты и металлургические заводы. Мужчинам, работавшим там, приходилось неделями жить в ночлежках при шахтах. С общиной она вела переговоры о небольших участках земли возле их хибар для сада и для коз, свиней, кур. Крестьян пугали постройки, которые разрастались вокруг пивоварни. Тяжелый груз вражды и ненависти, который был не под силу уже многим старикам, принимали на свои плечи дети, они враждовали группами, дети из деревни и дети «с горы» находились в перманентном состоянии войны.

Еще до первой мировой войны начала вдруг быстро расширяться мебельная фабрика Цандера, и многие вернулись из ночлежек Саарской области в деревню. Все больше мужчин привыкало к постоянной работе, все лучше разбирались они в многочисленных промышленных предприятиях, кое-кто уже стал приобретать профессии, и постепенно соломенные крыши на горе исчезли. Но когда началась первая мировая война, из Трира прибыл эскадрон улан, чтобы забрать с собою тех, кто прошел медицинский осмотр, не только из хибар на горе, но и с лесных выселок тоже.

52

Бараки, лачуги (франц.).