Час ноль

— Щенок, — издевался сосед. — Поди-ка сюда. Я тебе все кости переломаю.

Улли попытался взобраться на кучу поленьев, за которой стоял сосед.

— Подрасти еще, — продолжал сосед. — Для этой дамы тебе надо еще подрасти.

А когда Улли все-таки не оставил попыток вскарабкаться наверх и добраться до него, тот пробормотал:

— Нацистский ублюдок. — Тихо, по отчетливо, а потом еще раз уже совершенно всерьез: — Нацистский ублюдок.

И вдруг швырнул в Улли поленом. Швырнул так, как швыряют в надоедливую собачонку, деловито, жестоко, естественно. Улли отпрянул в сторону, поленья под ним разъехались, он потерял равновесие, а тут еще Ханна схватила его за руку, сдернула вниз и подтолкнула вперед. Ничего не понимая, Улли позволил ей без сопротивления отвести себя вверх по лестнице на кухню. Тяжело переводя дыхание, с потемневшими от злости глазами, она посмотрела ему прямо в глаза.

Он неуверенно хохотнул и попробовал ее поцеловать.

Она с изумлением уставилась на него.

— Не годится это, Улли, — сказала она.

Он снова хохотнул, но на этот раз тем смехом, для которого был еще слишком молод. И когда он снова захотел притянуть ее к себе, она сказала то, чего он долго не мог ей потом простить:

— Тебе и правда нужно еще подрасти, Улли.

Но прежде чем она успела объяснить, что на самом деле имела в виду, он исчез.

После этого их группа собиралась регулярно. Зима, правда, несколько сократила их встречи, но, когда стаял снег, Георг снова пустил все на полную катушку.

Здорово, однако, это изматывает, думал временами Улли. Носимся по окрестностям словно угорелые.

И как-то раз, когда он держал в руке карабин девяносто шестого калибра, ему пришла в голову замечательная мысль.

— А почему бы, собственно, не пустить его в ход? — заметил он. — Здесь же разгуливают великолепные косули да жирнющие кабаны.

Все были в восторге от его идеи. Теперь их встречи снова станут по-настоящему интересными. Только Георг не был в таком восторге, как остальные, но это заметил один Улли.

Летчик оказался надежным и не болтливым покупателем. Он платил спиртными напитками, сигаретами и мясными консервами.

Они специализировались на кабанах. Но никогда не охотились дважды в одном и том же месте. Как только раздавался выстрел, двое с винтовками тут же пускались наутек, а другие занимались добычей, при условии, конечно, что дичь ранило, да так, что она уже не могла спастись бегством.

Много дичи поставлять летчику таким образом они не могли, да, впрочем, и вина с водкой им столько было не нужно. Первая попытка отпраздновать успех закончилась довольно печально. Им пришлось провести всю ночь в хижине на заброшенной каменоломне, пока не прошли наиболее тяжелые последствия опьянения. А потом возникла другая трудность: нужно было объяснить дома, откуда они возвращаются в пять утра.

Между тем еще одна девушка обнаружила поразительную способность случайно появляться там, где был Улли. И было совсем не просто объяснить ей, почему три вечера в неделю он занят. Когда он рассказал про шарфюрера с окороком на велосипедном руле, то следующая встреча группы не состоялась. Зато потом они собрались снова, и было очень здорово, все равно что долгая прогулка, но потом встречи стали все чаще отменяться, слишком уж многие отсутствовали. Георг требовал объяснений, но их давно уже просто выдумывали. И это знали все, кроме Георга. Улли взывал к их совести. Будто они должны были делать Георгу одолжение.

Они допивали остатки вина. Фредди по-прежнему совершенно не переносил спиртного. Но то и дело прикладывался к бутылке. Пока Улли не вырвал ее у него из рук.

— Довольно. Пошли по домам.

На деле они давно уже слушались только его. А в школе было по-другому. Там Улли приходилось дожидаться подсказки, там Георг передавал ему шпаргалки.

Еще два раза они попытались охотиться вместе, а потом ни одной встречи больше не состоялось.

Бывший лагерь военизированной трудовой повинности на опушке леса в те несколько мартовских дней служил перевязочным пунктом. Умерших хоронили там же. Теперь главный комитет решил эксгумировать трупы, торжественно перевезти их в одно из воскресений на католическое кладбище и там похоронить. Георг зашел к тете Лее. Он знает еще одну солдатскую могилу. Он положил на стол личный знак и бумажник убитого. Фотографии он вынул заранее. Леа позвонила столяру Шуху, и на следующий день Георг вместе с ним и его старшим сыном поехал туда. Когда они свернули на лесную дорогу, гроб в кузове начал громыхать.

— Стоп, — сказал наконец Георг.

Они вышли из машины. Георг сделал несколько шагов и показал им место в траве.

— Здесь.

Отец и сын с недоверием взглянули на него. Место ничем особенным не выделялось.

— Сначала вы наткнетесь на брезент, — сказал Георг. — Тогда подайте мне сигнал.

И он по той же дороге пошел назад. Примерно в пятидесяти метрах он остановился. Отец и сын начали копать. Внезапно столяр Шух выпрямился и махнул рукой. Георг тут же повернулся и пошел дальше, в сторону шоссе.

Эксгумации проводились по субботам. Всю ночь и до утра в воскресенье, пока не подходила похоронная процессия, молодые парни деревни стояли в почетном карауле. По двое в течение часа. Фройляйн Фабрициус обошла всех со списком и записала тех, кто выразил готовность. Как правило, это были соседи по парте. Георг и Улли стояли в карауле с двенадцати до часу.

Было бы естественно, если бы один из них по пути зашел за другим, но они едва разговаривали друг с другом. Тем не менее оба пришли на место почти одновременно. Между стволами елей, ограждающих вход на кладбище, тускло светились гробы. Двое сидевших на скамейке молча поднялись, когда Георг и Улли подошли.

— Все понятно? — Они говорили вполголоса и явно торопились домой.

Георг и Улли сели. Они старались не глядеть на то, что стояло за их спинами.

Оба уставились куда-то вдаль, на уходящую вниз ложбину, на склоне которой раскинулась деревня. Перед ними высилась церковная колокольня, отсвечивающая серебром в лунном свете. Рядом среди чернеющей листвы проглядывали крыши домов. За ними ограниченная лишь темной горной цепью на горизонте, широкая, слегка вздымающаяся небольшими холмами лежала лощина. Перед ними словно открывалась картина, но без красок, только в черных, белых и светло-серых тонах. Порыв ветра пронесся над ними по верхушкам елей. Они вдруг почувствовали какой-то странный запах. Им казалось, будто кто-то сзади наблюдает за ними.

В конце концов Георг и Улли поднялись. Всего здесь стояло четырнадцать гробов, плоские ящики, сколоченные из асбестовых прокладок. К каждому был прислонен крест с надписью. Они снова уселись.

Показав отцу и сыну то место, Георг повернулся и пошел назад по лесной дороге. Ему приходилось сдерживать себя, чтобы не кинуться бегом. Что-то жуткое должно было явиться сейчас на свет, что-то непередаваемо жуткое. И только огромным усилием воли заставил он себя остановиться. Дорога казалась ему огромной сценой, где на отдаленном заднем плане стоял маленький грузовик, а перед ним — совсем крошечный гроб и почти незаметные копающие фигурки.

Вот сейчас, думал он. Сейчас. Сейчас. Что-то подымалось из глубины его души, что-то такое, от чего, казалось, он тут же задохнется. И когда один из тех двоих поднял руку, а он повернулся и кинулся бежать, тогда внутри его вдруг что-то оборвалось, волна удушья, что поднималась все выше и выше, ушла — и он разрыдался. Он плакал всю обратную дорогу. Из-за чего, он и сам бы не мог сказать, но только время от времени он останавливался, чтобы вытереть лицо, потому что слезы застилали глаза.

Улли разломил сигарету пополам и протянул половину Георгу. Чиркнул спичкой. Оба закурили.

— Я ухожу из школы, — сказал Улли. — Буду учиться на слесаря, внизу, на фабрике.

— Tea for two and two for tea and you and me and I and you[33].

33

Слова популярной английской песенки 40-х годов «Чай для двоих».