Час ноль

Пусть Ханна смеется над ним, но ему самому было вовсе не до смеха. Он ждал очередного температурного скачка у Георга. Леа Грунд пришла навестить его, на самом же деле — для того, чтобы пригласить Хаупта и Ханну в ближайшее воскресенье на чашку кофе. У нее будут влиятельные гости. Это не дело, что такие люди, как он, киснут в школе. Такие люди, как он, нужны сейчас в министерствах. Стало быть, до воскресенья.

— Старая карга, — сказал Хаупт, когда дверь за ней закрылась. — Играет на нервах. Во все вмешивается, навязывается. Ну и бесстыдство!

Вечером, когда он рассказывал об этом Ханне, приглашение превратилось в его устах в некую угрозу, в несносную совершенно опеку.

— Да что, собственно, произошло? — удивилась Ханна. — Она пригласила нас на чашку кофе. Вот и все.

— Нет, не все, — сказал Хаупт и решительно сменил тему разговора, но потом сердито и упрямо молчал.

Час спустя они разругались по-настоящему, и Хаупт ушел.

Когда у Георга температура опять полезла вверх, Хаупт дал ему таблетки, оставленные доктором Вайденом. Температура, однако, продолжала повышаться, только Георг лежал теперь спокойнее, хотя и в поту. Его распухшие губы шевелились, но единственное, что смог уловить Хаупт, было слово «пить».

Утром пришел Вайден. Он осмотрел Георга, у которого температура уже спала, и молча убрал трубку. Хаупт проводил его.

— Да сделайте наконец что-нибудь! — выпалил он. — Надо же что-то предпринять. Эх вы, с вашей наукой!

Лысина доктора Вайдена покраснела. Его шрамы даже посинели. Но внешне он оставался спокоен.

— Никогда не сталкивался с чем-либо подобным, — сказал Вайден. — Чем тут помочь, не знаю.

— А как теперь быть с воскресеньем? — поинтересовалась Ханна.

— Ох уж это самомнение, эта самоуверенность, это сознание собственной великой миссии… — ворчал Хаупт.

— Тогда не ходи.

— Не в том дело, — возразил Хаупт. — Совершенно ведь безразлично, пойдем мы туда или нет.

— Тогда останемся дома.

— С таким же успехом мы можем и пойти, это ничего не изменит.

— Только меня предупреди, когда решишься, — сказала Ханна.

На душе у Хаупта было тревожно. Вайден намеревался отправить Георга в больницу в Трир. Он хотел избавиться от этого случая. Но Хаупт все медлил, сам не зная почему.

Однажды вечером он подсел к Георгу на кровать.

— Ну а теперь скажи, почему ты не хочешь в школу?

— Да ведь они твердят, что я сумасшедший, — ответил Георг.

Хаупт промолчал.

— А почему ты пошел работать в школу, можешь ответить? — спросил Георг.

— Иногда я думаю, что могу, иногда — что нет, — сказал Хаупт.

Теперь замолчал Георг. Хаупт встал и вышел.

Когда Леа Грунд провела его и Ханну в гостиную, там уже сидели лейтенант Уорберг и еще какой-то румяный господин по фамилии Центнер.

— Советник по вопросам среднего образования, — представила его Леа, приглашая всех к столу.

Верно, оснований быть довольными у них еще нет. Города в развалинах. Миллионы голодают. Но разве все так уж безнадежно? Разве не заявили союзники на Крымской конференции в феврале прошлого года, что непреклонной их волей является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантии в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушать мир всего мира? Разве не заявили они тогда и не подтвердили позднее в августе на Потсдамской конференции, что в их цели не входит уничтожение или порабощение германского народа? И разве не заверили они, что хотят дать германскому народу возможность строить новую жизнь на демократической, мирной основе, рассматривая Германию как единое экономическое целое? Леа Грунд особенно подчеркнула этот аспект. Сепаратизмом она была сыта с двадцать третьего года, хотя, несомненно, и теперь было достаточно людей неисправимых, к примеру некий Аденауэр, который еще в октябре прошлого года предложил создать из трех западных зон федеративное государство и как можно теснее привязать его к Франции и Бельгии. Разве не гарантируют потсдамские соглашения отмены всех основных или дискриминирующих фашистских законов, ареста и привлечения к суду нацистских и военных преступников, демократизации системы образования и юстиции, ликвидации крупных монополистических объединений; разве не вытекает из этих самых соглашений, что Германия может существовать и как единое государство в пределах границ, совпадающих на севере, западе и юге с границами тысяча девятьсот тридцать седьмого года, а на востоке проходящих (что правда, то правда) по Одеру и Нейсе? И разве не размещен в Берлине Контрольный совет, в задачи которого входит соблюдение этих принципов? И разве в Нюрнберге уже не осуждены главные военные преступники? И разве не идет сейчас речь о том, чтобы привлечь к ответственности их закулисных покровителей, промышленников и финансистов?

Достаточно хотя бы заглянуть в директиву номер двадцать четыре от двенадцатого января этого года, которая предписывает удаление нацистов, милитаристов и лиц, занимающих враждебную по отношению к союзникам позицию, из учреждений и с ответственных постов, включая и частные предприятия. Господство крупного капитала, частных монополий и концернов должно быть ликвидировано — так записано в основных положениях партии Леи Грунд, Христианско-демократической партии областей Рейнланд и Вестфалия.

— Вся наша общественная жизнь и экономика должны быть очищены от неблагонадежных элементов, это тоже записано в наших положениях, — заявил советник Центнер, — и потому мы заинтересованы во всех людях доброй воли. В октябре в нашей зоне должны состояться первые выборы, выборы в советы общин, здесь решает каждый голос.

— Теперь я вспомнил, откуда вас знаю, — сказал вдруг Хаупт. — В тридцать седьмом году вы записали в личном деле моего отца, что он политически неблагонадежен и потому не может быть директором школы. Под этим стояла подпись — Центнер. Вот это да, ровно центнер, сказал я тогда. И мы все очень смеялись, господин Центнер. — Леа Грунд подскочила. Хаупт встал тоже. — Глубоко сожалею, тетя Леа, — продолжил он. — Но мы все равно поможем вам при посадке свеклы. Обязательно. Пошли, Ханна.

Недалеко от перекрестка их нагнал Уорберг на своем джипе.

— Я вас немного подвезу. Садитесь. А может, заедем ко мне и еще выпьем?

Не дожидаясь ответа, он свернул вправо, к вокзалу. Он все еще жил на квартире, которую занял сразу же после взятия деревни, на первом этаже у доктора Вайдена. Он давно уже не был комендантом. Еще в июне сорок пятого эта область была передана французским войскам. Однако территория склада вермахта на выезде из деревни считалась американским анклавом. Теперь склад использовали под гараж, и Уорберг был его начальником.

Температура у Георга стала повышаться реже. В жару он теперь нередко улыбался — это он разговаривал с фройляйн Штайн. Вайден продолжал настаивать на больнице. Силы у Георга стремительно таяли.

— Вставай, парень, — попробовал ободрить его Хаупт.

Он потряс его.

— Ты словно ускользаешь от меня. Но этого не должно быть. Вставай! Помоги себе сам.

И в самом деле Георг встал. Он покачивался от слабости, у него лихорадочно горело лицо и дрожали колени, но он стоял на ногах. Хаупт помог ему одеться, затем вывел на улицу. Фрау Эрдман он послал к Лее. Ему нужны яйца, шпик, отбивные, бифштексы — словом, все, что она может дать. Леа не поскупилась, и Георг набросился на еду. Он уплетал за обе щеки, он уписывал, он объедался.

— Давай-давай, парень, только не засиживайся. Сейчас мы отправимся гулять. Двигаться тебе нужно, как можно больше двигаться, — внушал ему Хаупт.

— А теперь мы пойдем к тете Лее и поможем ей сажать свеклу, — сказал в другой раз Хаупт. — Я должен там кое-что загладить.

На следующий день, когда занятия в школе кончились, они с Георгом в рабочей одежде появились на поле, где Ханнес, Лисс и Леа Грунд сажали свеклу.

— Чего тебе здесь надо? — закричала Леа Грунд. — Отправляйся домой, критикан и зануда, вечно ты все испортишь, иди копайся в своих книгах, червяк книжный, пиликай на своей виолончели, захребетник.