Час ноль

Когда она вернулась, отбыв год трудовой повинности, Кеппель являлся к столу уже без приглашения.

— Не осталось у вас чего-нибудь для бедного родственника? Ничего, я съем и остатки, ха-ха. А теперь мы воссоединили Австрию с рейхом, ну, что вы на это скажете, мастер? У вас бы такое получилось? Вот так-то. Чехи становятся все более наглыми, подай-ка мне соль. А вы видели Чемберлена? Под зонтиком? Я чуть не умер со смеху. Спасибо, спасибо, не то я сейчас лопну. Было бы смешно, если б мы не получили того, что принадлежит нам по праву. Поляки тоже в последнее время наглеют.

Невероятно, сколько еды мог вместить в себя этот маленький, тщедушный человечек.

В конце сорокового года Марго вышла замуж. Сразу же после свадьбы она переселилась к мужу, столяру, жившему у родителей. Время от времени она навещала отца в мастерской. Хайнц Виганд вот уже два года страдал астмой. Иной раз ему приходилось на что-то опереться, чтобы встать, и он стоял, согнувшись в три погибели, задыхаясь и пережидая приступ. Тайс тогда тоже бросал работу. Тайс, его подмастерье с тридцать четвертого года.

Прежде над Кеппелем в деревне смеялись. Особенно когда он стал учеником кондитера. И потом, когда кондитер Шпиц вышвырнул его через девять месяцев. И когда он нигде не мог найти работу, такой он был маленький и тощий. И тем более когда он обзавелся гантелями и начал экономить, чтобы по воскресеньям на «Почтовом дворе» съедать по две порции. Над ним смеялись, когда он пытался пригласить на танец девушку и, уж конечно, когда он стал первым в деревне членом национал-социалистской партии. Немножко еще над ним посмеялись, когда он промаршировал замыкающим (а кем же, собственно, еще?) в колонне штурмовиков по деревне. Ну а теперь больше никто не смеялся.

Иногда в мастерскую заглядывал и Альбрехт, сын Хайнца Виганда. У него как раз были студенческие каникулы, но мобилизационное предписание уже лежало в кармане. Марго частенько отворачивалась, увидев выражение лица матери, стоило Альбрехту войти в комнату. Мать кинулась бы шнуровать ему ботинки, будь ей это дозволено. Альбрехт только смеялся. Он считал свою мать довольно забавной. Он считал забавным и своего отца. Все, из чего он не мог извлечь пользу, он находил забавным. Он многое находил забавным вообще и потому много смеялся, спокойно принимая все, что давали ему родители. Отдавали же они ему все, что имели, только бы он сдал экзамены на аттестат зрелости и выучился на инженера-станкостроителя. Он принял это так же легко, как принимал все остальное, и никому, в том числе и Марго, в голову бы не пришло сердиться на него. У него был какой-то обезоруживающий смех, и она злилась, что не могла на него сердиться, и что у него было столько поводов для смеха, и что сама она смеяться давно разучилась.

Когда Марго сообщила отцу, что переезжает в Кассель, его небритое лицо посерело. В дверях мастерской она еще раз обернулась. Отец стоял, отвернувшись в сторону, опираясь на тиски и ожидая очередного приступа астмы.

Через девять месяцев она вернулась. За это время она родила ребенка, муж погиб на войне. Жить у родителей мужа она больше не захотела, а мать успела уже сдать ее комнату учителю Зайферту, и потому она устроилась в комнатушке брата.

Кеппель теперь захаживал каждый день после службы, и, когда Хайнц Виганд возвращался по вечерам из мастерской, неразлучное трио (Элиза, Кеппель, Зайферт) уже восседало в гостиной, двери в кухню были открыты, так что Хайнц Виганд их хорошо видел и слышал, когда с помощью жесткой щетки, мелкого песка и хозяйственного мыла счищал, стоя перед умывальником, с рук ржавчину и машинное масло.

Теперь он брал с собой по утрам судки, чтобы не возвращаться в обед домой. А на плите свободно располагались кастрюльки с чаем и разными травяными настоями, с помощью которых учитель Зайферт надеялся стимулировать деятельность своего кишечника: большой и тучный, он вечно страдал желудком, а в уголках его влажных толстых губ скапливалась слюна, растягивающаяся в ниточку, когда он разговаривал.

Парадом в доме командовала Элиза: в ее распоряжении были всевозможные мази, капли, чаи, грудные компрессы, ножные ванны и таблетки. И пока Кеппель переводил завоеванные территории в квадратные километры, вагоны с зерном в человеко-часы, пока Зайферт — а голос у него был словно в горле застряла половина булочки — развивал идеи искусственной германизации планеты и формулировал принципы взаимоотношений с разумными существами других звездных систем, Элиза что-то постоянно втирала, перевязывала или освобождала от повязки, прощупывала или выстукивала.

Хайнц Виганд давно уже прекратил всякие отношения со своей женой. Впрочем, и с дочерью он теперь разговаривал намного меньше, отвечал лишь на ее вопросы, да и то когда у него была охота. Марго все это прекрасно понимала и вовсе не обижалась, скорее наоборот. А что отец лишь отвечал на вопросы, да и то когда у него была охота, — это ее даже радовало. Ей казалось, что теперь он отмалчивался иначе, чем прежде, никого больше не обвиняя, не жалуясь, но лукаво, как человек, у которого есть еще время и чьи дела, даже без малейших усилий с его стороны, с каждым днем улучшаются. Отец много раз повторял: когда этот кошмар наконец закончится, и Марго не могла бы точно сказать, имеет он в виду господство нацистов пли тех троих в гостиной, пока она вдруг не поняла, что для него это одно и то же.

Хайнц Виганд снова начал в последнее время интересоваться газетами, но больше всего радиопередачами, специальными выпусками последних известий и сообщениями о чрезвычайно успешном отводе войск с целью выпрямления линии фронта, особенно на Востоке. Если раньше он едва ли не регулярно пропускал последние известия, а жена слушала их внимательно, то теперь, напротив, она стала забывчивой, а он твердо помнил расписание передач. Если раньше она слушала передачу с торжествующим блеском в глазах, а он — мрачно занятый более важными делами, то теперь признаки рассеянности выказывала она, он же слушал с живейшим интересом. И если прежде Кеппель разворачивал в гостиной карты, а Хайнц Виганд доставал из шкафчика Библию, принадлежавшую еще его деду, то теперь он разыскал школьный атлас Альбрехта, рядом же с ним все чаще велись разговоры о новом чудодейственном оружии, к примеру о лучевых пушках.

Пока однажды вечером не появился Пюц. Пюц выслал из гостиной Кеппеля и Зайферта и пригласил Марго и Виганда. Он даже предложил стул мастеру Виганду. Сам же сел только после того, как уселась и Марго, по тут же вскочил, чтобы закрыть дверь на кухню.

Виганд и Марго были слишком удивлены, чтобы противиться его действиям, они ничего не понимали. Пюц разглагольствовал об Аврааме и его сыне Исааке, о том, что Авраам страдал не меньше, чем его сегодняшние потомки.

— Мы должны были поднять меч, — кричал инспектор Пюц, — дабы вырвать наших соотечественников из рук их жестоких поработителей. Сыны нашего отечества должны были отправиться в бой. Но когда открывают ворота войне, то смерть приходит следом. Так должно быть. И в этой необходимости, несмотря на всю ее кровавую суровость, есть нечто облегчающее душу. Героическая битва за Сталинград закончилась, — продолжал Пюц. — Многодневным трауром почтит германский народ память своих сыновей, тех, что до последнего вздоха и до последнего патрона исполняли свой долг, сломив тем самым главные силы большевистского наступления на Восточном фронте. Героическая битва за Сталинград станет величайшей героической песнью германской истории.

И тут наконец они поняли. Альбрехт погиб.

Хайнц Виганд уставился на этого похожего на мешок великана с маленькой, коротко остриженной головой, с огромными ногами, вылезающими из-под слишком коротких брюк, ораторствующего здесь о героической битве.

Жена только пискнула от страха. Она издала всего один звук, и звук этот действительно походил на писк.

Первое, что сделал Хайнц Виганд, — это отказал учителю Зайферту. Затем он сам переехал наверх, в освободившуюся комнату. Внизу жил Кеппель с женой. Хайнц Виганд ходил теперь обедать на «Почтовый двор». В январе сорок пятого Кеппель исчез. Хайнц Виганд ждал своего часа. И в середине марта час этот настал. Но до того у него не было ни малейшего представления, как все сложится и что он предпримет.