Русь эзотерическая

Андрей пересек грунтовку и, вновь по лесочку, вскоре вышел к знакомому, облюбованному им, месту на реке. Тут он сразу разделся и, зайдя в лагуну, сразу шумно нырнул в ледяную воду. И купался довольно долго. А потом ещё дольше сидел и смотрел, как восходит солнце.

С этого места на берегу открывалась широкая панорама: спускающаяся ниже по камням-терраскам речка, деревянный мостик через неё, близ посёлка, следом за ним - первые дома. А вдали, за лесом, что был в низине, синели горы.

Андрей сидел на берегу небольшой реки, и вода уносила по течению мысли куда-то вдаль, погружая сознание в далёкие, ушедшие образы...

Когда-то он был поэтом. Нет, он никогда не публиковал своих стихов. Он ведь не работал поэтом - нет такой профессии. Он им просто был. И, как все поэты, тот, молодой, Андрей мечтал о чем-то недостижимом, далеком и прекрасном. Нет, его абсолютно не напрягало то, что материально он не обладал практически ничем. Да и не были тогда еще люди настолько зациклены на материальных соображениях.

Андрей относился к будничной повседневности легко; она не сильно давила его. Он был молод и любил странные, глупые компании. Внешне он казался человеком, не знавшим горя. И, действительно, Андрей с равнодушием встречал сонмы "укусов судьбы", о которых говорил в оригинале Гамлет, недавно прочитанный им тогда в оригинале. А ещё, Андрей имел слишком мало для того, чтобы бояться терять.

Да, он был странным человеком... Предпочитал уже с утра пить чай вприкуску с мыслями, вычитываемыми из книг. Говорил со звёздами по ночам, много размышлял и многое чувствовал. Но Андрей жил в своем собственном, замкнутом мире - и казалось, дышал только им. Этим миром своих иллюзий.

Но полностью изолированных миров не существует. Реальность врывается даже в сны самых скрытных людей, та неприкрытая реальность страшного мира, которая готова разорвать, раскромсать в клочья маленькие и уютные индивидуальные мирки. Поэты обычно бывают особо ранимы и чувствительны. Они порой и затыкают уши, чтобы не слышать обыденной пошлости и блевотной банальной фальшивости общественных стад. Чтобы всегда чётко осознавать и слышать звуки и дыхание иного, внутреннего, мира. Поэты живут, будто люди с ободранной кожей: впитывают, как губки, внутрь себя боль окружающего пространства.

Любой поэт долго не может выносить такое состояние, свою повышенную эмоциональную чувствительность. Потому, рано или поздно, поэты полностью уходят в иной, нереальный, ими созданный мир. Уже почти не соприкасающийся не только с миром пресловутой реальности - но порой и с миром разума. Или же умирают. По нормальным меркам других людей это происходит вроде бы от других причин, и всегда слишком рано. Поэт может либо свихнуться, либо умереть. Но есть и третий путь, весьма болезненный: поэт может полностью переродиться, стать "в лучшем случае" философом или прозаиком. А в худшем... Сердце поэта покрывается грубой коркой, налётом пошлости, а сам человек скатывается в пропасть праздных чувств и грубых развлечений. "Дети индиго"... Странный термин. Такие люди были всегда, если прочитать внимательней биографии поэтов прошедших времён.

Он... умирал. Умирал честно. Маяковский, "такой большой и такой ненужный", должно быть, испытывал это. Испытывал, наверное, и Блок... "Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться"... Бывают в жизни моменты, когда, чтобы переродиться, необходимо отказаться от всего, даже от самого себя. Большинству это сделать мешает чувство собственной важности, а к смерти толкает боязнь этой самой смерти.

Он ничего не боялся. Он умирал. И был готов к смерти. Сердце разрывалось от боли, грусти и тотального одиночества, голова разламывалась от переживаний былого, сотню раз проносящихся в сознании. И от этого хотелось выть, или вскочить и треснуться головой о стену... Потом и это всё прошло. И долгие месяцы он пролёживал сутками на диване, глядя в потолок и чувствуя, что куда-то в бесконечные миры Вселенной из него вытекают последние силы. Но как раз теперь ему стало по-настоящему всё равно. Низ, самое дно. Всё, наконец, исчерпано. Изжито. И вывернуто наизнанку. Пусто. Никаких воспоминаний, никакой боли. Вот уже совсем нечего отдать из себя этому миру. Полная апатия. Полный нереал. Взгляд уходящей души на безымянное тело, одиноко распластанное на кровати...

Это было давно. Будто бы и не с ним вовсе. Может, единственным спасением было именно то, что он вот так, до беспредела, был безразличен даже самому себе. И Судьбе стало не интересно его убивать.

И потому, он получил второе рождение. Не умирая...

А сейчас, Андрей вновь подошел к реке, набрал полную пригоршню воды. Он несколько раз умылся, вновь ощущая приятную, бодрящую прохладу. И, поднявшись от реки на пригорок, он потянулся, расправил плечи, а потом запел гортанную и плавную шиваистскую мантру. Немного погодя, он взглянул на солнце, которое было уже довольно высоко над горизонтом, и направился обратно. К палаточному лагерю.

Он подумал, что, скорее всего, не зря ему припомнилась такая далекая, совсем забытая, наивная поэтическая молодость. Ей сопутствовали немного странные молодые люди, тусовки, споры, поиск истины... Многие из них, этих людей, действительно "смещали", как говорят сейчас начитавшиеся Кастанеды, "точку сборки", и потому их сборище нередко испытывало весьма странные ощущения, и такие же странные события и явления сопутствовали всему этому. Где это всё теперь? Почему это не происходит со всеми? Хорошие вопросы... Не всё отмерено и взвешено, и не у всего есть цена. У необычных явлений нет смысла, оправдания и объяснений. Но они случаются.

Ещё вдалеке от большой поляны, Андрей почувствовал, что природа и энергетика этих мест в чём-то сильно изменилась. Он смутно уловил неприятное напряжение, разлитое в воздухе. А, подойдя поближе, Андрей отчётливо услышал шум, отдалённый гул голосов. Людские голоса раздавались с тех сторон окружавшего поляну леса, что ещё недавно, до рассвета, не были заняты людскими стоянками и палатками. Это означало, что ряды эзотериков стремительно пополнялись. Да и прямо сейчас, ещё и ещё, сюда прибывали новые люди.

Что-то здесь, похоже, тоже должно было произойти. Не могло быть иначе. Атмосфера нагнеталась, и, должно быть, неизбежны конфликты и странные взаимодействия между собой не совсем обычных людей.

"Ну вот, теперь и официальное открытие сходки во имя спасения человечества не за горами"- мысленно усмехнулся Андрей. Впрочем, он ожидал именно этого.

Приблизившись к костру, Андрей сразу заметил и здесь "новизну": теперь на широкой, полого спускающейся вниз, толстой ветви дерева, была закреплена суровая толстая верёвка. На ней висел огромный колокол. "Именно он, вероятно, будет в дальнейшем возвещать всеобщие эзотерические сборы", - догадался он.

Андрей стал в стороне от костра, но всё же на виду у многих. Чувствуя, что за ним наблюдают, он демонстративно достал из своей холщовой сумки слегка мятый пряник. Перекрестил его три раза, прочёл шёпотом защитную молитву и начал есть, откусывая по маленькому кусочку. Съел его, так сказать, для подкрепления бодрости духа.

Пряник был не простой. Им его угостил хороший человек. С ним он вчера встретился по дороге в местный магазинчик. Он шел туда за хлебом: в посёлке был день хлебного привоза. По своему обыкновению, Андрей разговорился со случайным попутчиком. Тот человек оказался местным. Жил здесь, но в другом посёлке, ещё дальше затерянном в горах. Он рассказал Андрею несколько смешных баек про лесников, про заблудившихся в лесу туристов и про здешнее домашнее вино. И он же напоследок угостил Андрея пряниками.

"Интересно, откуда этот "гад в хорошем смысле этого слова", как сказал однажды о совсем другом человеке один из странных моих знакомых, свежие пряники здесь берёт... Хотя, ближайшая пекарня - километрах, эдак, в шестидесяти отсюда? Из праны их ваяет, что ли? Но тогда это просто "праник" какой-то", - подумал сейчас Андрей, задумчиво жуя этот самый "праник".