Страница 10 из 24
Гамаш увидел на земле плетеную корзинку и садовые инструменты. Здесь же, рядом с молящимися монахами, лежал черный медицинский саквояж.
Старший инспектор двинулся по саду, разглядывая многолетники и травы, все помеченные и поименованные.
Эхинацея, таволга, зверобой обыкновенный, пупавка.
Гамаш плохо разбирался в ботанике, но подозревал, что тут растут не простые травы и цветы, а лекарственные. Он огляделся еще раз.
Все здесь имело свою цель. Все было продумано.
Включая, как он подозревал, и мертвое тело.
Убийство тоже преследовало некую цель. И задача Гамаша состояла в том, чтобы ее обнаружить.
Под кленом в середине сада стояла полукруглая каменная скамья. Почти вся листва с дерева опала. Бóльшую ее часть уже сгребли, но на траве еще лежали остатки осеннего листопада. А несколько листочков, словно оставленная надежда, цеплялись за ветки древа-матери.
В разгар лета клен красовался роскошной кроной, погружавшей сад в пятнистую тень. Лишь на небольшую часть сада беспрепятственно попадали солнечные лучи. Лишь небольшая его часть оставалась в полной тени.
Свет и тень в саду настоятеля уравновешивали друг друга.
Но сейчас, осенью, сад умирал.
Естественный цикл природы. Если бы растения в саду цвели круглый год, это было бы отклонением от нормы, аномалией.
По прикидке Гамаша стены были не менее десяти футов в высоту. Выбраться из сада никто не мог. А единственный путь в сад лежал через спальню настоятеля. Через потайную дверь.
Гамаш оглянулся на здание монастыря. Никто из его обитателей не мог ни войти, ни даже заглянуть в сад настоятеля.
«А они вообще знают, что здесь есть сад? – спросил себя Гамаш. – Возможно ли такое?»
Что, если сад настоятеля не только личный, но еще и тайный?
Отец Филипп раз за разом повторял молитву:
– Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою…
Он стоял, склонив голову, но глаза его оставались приоткрыты. Он наблюдал за полицейскими в саду. А те склонились над Матье. Делали фотографии. Перемещали тело. Ах, как не понравилось бы это Матье, со всей его щепетильностью, аккуратностью.
Умереть под забором.
– Святая Мария, Матерь Божия…
Неужели Матье убит? Отец Филипп машинально читал молитву, пытаясь сосредоточиться на ее простых словах. Он произносил их и слышал братьев-монахов возле себя. Слышал знакомые голоса. Чувствовал их плечи рядом со своими.
Он ощущал солнечные лучи на своей голове, вдыхал терпкий запах осеннего сада.
Но теперь больше ничто не казалось здесь знакомым. Слова, молитва, даже солнце стали чужими.
Матье умер.
«Как я мог не знать об этом?»
– …Молись о нас, грешных…
«Как я мог не знать об этом?»
Эти слова стали его новой молитвой.
«Как я мог не знать, что все это кончится убийством?»
Гамаш описал полный круг по саду и остановился перед молящимися монахами.
Пока он приближался к ним, у него возникло впечатление, что настоятель наблюдает за ним.
Одно не вызывало сомнений: за те несколько минут, что Гамаш провел в саду, настоятель истратил еще больше энергии.
Если назначение молитвы состояло в том, чтобы утешать, то в данном случае это не срабатывало. Но кто знает, в каком состоянии пребывал бы отец Филипп без молитвы? Гамаш подумал, что настоятель может в любую секунду упасть и потерять сознание.
– Прошу прощения, – сказал Гамаш.
Двое монахов перестали читать молитву, но отец Филипп дочитал до конца:
– …Ныне и в час смерти нашей.
Все вместе они нараспев произнесли:
– Аминь.
Отец Филипп открыл глаза:
– Да, сын мой?
«Сын мой» – традиционное обращение священника к прихожанину. Или настоятеля к монаху. Но Гамаш не был ни прихожанином, ни монахом. Почему же отец Филипп обратился к нему так?
Просто по привычке? Или в знак симпатии? Или это что-то другое? Претензия на первенство. Превосходство отца над сыном.
– У меня есть несколько вопросов.
– Да, конечно, – сказал настоятель.
Два других монаха хранили молчание.
– Насколько я понимаю, брата Матье обнаружил один из вас.
Монах справа от настоятеля стрельнул в него глазами, и тот едва заметно кивнул.
– Его нашел я.
Этот монах был меньше ростом, чем отец Филипп, и немного моложе. У него был настороженный взгляд.
– Как вас зовут?
– Симон.
– Расскажите, пожалуйста, mon frère, о том, что случилось сегодня утром.
Брат Симон опять покосился на настоятеля, и тот еще раз кивнул.
– Я вышел в сад после службы первого часа, чтобы навести здесь порядок. И тут увидел его.
– Кого вы увидели?
– Брата Матье.
– Oui, но вы сразу поняли, что это он?
– Нет.
– А что вы подумали?
Брат Симон погрузился в молчание.
– Все в порядке, Симон. Мы должны говорить правду, – сказал отец Филипп.
– Oui, Père Abbé[22]. – Слова настоятеля явно не убедили и не обрадовали монаха. Но он подчинился. – Я подумал, что это отец настоятель.
– Почему?
– Потому что больше здесь никого не бывает. Только он. Да теперь я.
Гамаш несколько секунд обдумывал его слова.
– И что вы сделали?
– Подошел проверить.
Гамаш посмотрел на плетеную корзинку, лежащую на боку, – ее содержимое высыпалось на осенние листья. Посмотрел на брошенные грабли.
– Пошли или побежали?
Монах снова помедлил:
– Побежал.
Гамаш представил себе эту сцену. Монах средних лет, с корзиной. Он готовился поработать здесь, сгрести опавшие листья. Он вошел в тихий сад, чтобы сделать то, что делал много раз прежде. И тут увидел немыслимое. Человека, лежащего у стены.
Без всяких сомнений – настоятеля.
Что же сделал брат Симон? Бросил свои инструменты и побежал. Со всей быстротой, какую позволяла ему длиннополая мантия.
– Что вы сделали, когда добежали до него?
– Я увидел, что это не отец настоятель.
– Расскажите мне все, что вы сделали после.
– Я опустился перед ним на колени. – Каждое слово причиняло брату Симону боль. То ли из-за воспоминаний, то ли из-за самой необходимости говорить. – Я откинул капюшон, который закрывал его лицо. Вот тогда-то я и убедился, что это не отец настоятель.
Это оказался не настоятель. Вот главное, что имело значение для брата Симона. Не то, кем был убитый, а то, кем он не был. Гамаш внимательно слушал. Слова. Интонацию. Паузы между словами.
И то, что он услышал сейчас в голосе монаха, называлось облегчением.
– Вы прикасались к телу? Перемещали его?
– Я прикоснулся к капюшону и плечам. Тряхнул его. Потом отправился за доктором.
Брат Симон взглянул на третьего монаха.
Тот был немного моложе двух других, ниже и чуть толще. В щетине волос на голове тоже пробивалась седина. А глаза, хотя и грустные, смотрели без тревоги, заметной в глазах двух его собратьев.
– Вы врач? – спросил Гамаш, и монах кивнул.
Он выглядел чуть ли не веселым.
Но Гамаш не принадлежал к числу легковерных людей. Один из братьев Рейн-Мари смеялся на похоронах и плакал на свадьбах. Один их друг всегда смеялся, когда кто-нибудь кричал на него. Смеялся не от смеха, а от избытка эмоций.
Иногда смех и слезы подменяют друг друга. В особенности когда речь идет о людях, не привычных к проявлению эмоций.
Хотя монах-доктор и выглядел почти веселым, он, возможно, скорбел сильнее других.
– Шарль, – представился монах. – Я доктор.
– Расскажите, как вы узнали о смерти приора.
– Когда брат Симон пришел за мной, я работал на скотном дворе. Он отвел меня в сторону и сказал, что произошел несчастный случай…
– Кто-нибудь еще присутствовал при этом?
– Там работали и другие братья, но брат Симон старался говорить тихо. Я думаю, никто, кроме меня, его не слышал.
– Вы и в самом деле решили, что это несчастный случай? – спросил Гамаш у брата Симона.
22
Да, отец настоятель (фр.).