Фрося

Потом мы с одним пацаном сбежали, влились в ватагу беспризорников и стали

промышлять на базарах, на вокзалах, в богатые дома тоже не брезговали залезать.

Тянули всё подряд, кушать то хотелось каждый день, но не всегда это удавалось.

Вожаки и старшие ребята нас обирали нещадно, ведь без них мы вовсе бы пропали.

Меня несколько раз ловили, определяли в колонии, но я уже почувствовал вкус свободы,

был знаменитый форточник, ты же видишь какая у меня комплекция, этим и пользовались

в шайках беспризорников.

У меня появились авторитет, кличка и порой очень даже сносная жизнь.

Я не буду тебе описывать все мои путешествия, все мои подвиги... - об этом и следователи

не дознались, и я постарался забыть.

Но за год до войны попались мы на крупной краже, получилось даже с мокрухой, то есть,

с убийством, кто-то из наших замочил охранника, и я загремел уже, как

совершеннолетний на приличный срок.

Вот такие дела, в этих местах я и отбывал наказание.

А теперь перерыв на обед, без жутких рассказов и воспоминаний...

Машина остановилась на обочине, сквозь деревья виднелось с одной стороны водная

гладь озера, туда и направились Семён с Фросей, захватив съестные запасы.

глава 70

Семён постелил брезент под раскидистой сосной, стоящей на высоком берегу таёжного

озера и они уселись перекусить.

Одновременно стали выкладывать продукты на середину для общего обеда.

Фрося развернула тряпицу с салом и взглянула на Семёна, тот в ответ залился своим

выразительным смехом на высоких нотах:

- Фросенька, я еврей только по паспорту и по тому, как меня принимают или не

принимают в разных коллективах.

По жизни я самый настоящий русский человек, а скорей, интернациональный.

Там, где я прошёл школу жизни национальность не имела главного значения, хотя

еврейство по первости мне, наверно и спасло жизнь, когда я попал в лагерь.

Но сейчас не будем об этом, режь своё сало, отведай моего вяленого мяска, рыбки и всё,

то, что твоя душа пожелает из нашего аппетитного стола...

- Семён, между прочим, сало белорусское, сама растила свиней, солила его...

- А я думал, что ты полячка, у нас в лагере было много поляков, твой выговор очень

похож на польский...

- Ну, ты почти угадал, я же из западной Белоруссии и наполовину полячка...

- Ты, очень красивая и яркая, поди, от мужиков отбоя не было...

Фрося взглянула прямо в чёрные бусинки внимательных глаз Семёна:

- А мне никто не нужен был, я ждала Алеся...

Семён хмыкнул, положил большой шмат сала на чёрный хлеб, аппетитно впился острыми

зубами в этот бутерброд.

Доедали они уже в полном молчании.

Перекусив, и побродив вдоль берега живописного озера, они уселись в машину,

продолжили путь.

Фрося тепло взглянула на сидящего за рулём человека, становившемся ей всё

симпатичней и симпатичней:

- Сёма, расскажи, как дальше у тебя сложилась жизнь, хотя понимаю, что это не легко,

ведь тебе столько пришлось пережить...

Семён горько усмехнулся, и продолжил:

- Пока шло следствие, пока ждал суда, всё было не так уж и плохо.

У меня уже был воровской авторитет, а в тюрьме это котируется, весть об этом приходит

в камеры вместе с тобой.

Я не буду тебе описывать тюремную жизнь, иерархию и порядки, это тебе совсем ни к

чему.

И, вот состоялся суд, получил свой срок и немалый, пошёл по этапу на зону, в лагерь, а

там другие порядки, другие авторитеты, а тут ещё скоро война началась, стало так

голодно и холодно, что многие богу души поотдавали.

Вот тут-то мне и пригодилось моё еврейство - все рвали кто себе, бугры, план, пайка...

Не выполняешь план, урезают пайку, не подмажешь бугру, сделает вечно не

выполняющим этот злосчастный план и получалось, пайка урезанная, сил работать нет,

план не выполняешь, пайка становится ещё меньше.

Уйти в отказ работать, как делали некоторые воры, особенно кто в законе, я не мог, кишка

тонка, вот и подыхал, казалось нет спасения, но нет.

Прознали евреи, что их однородец дубу скоро даст, вытянули из этого планового болота,

сначала в медчасть подлечиться, потом на уборку бараков определили, казалось жизнь

стала сносной, можно и до конца срока дотянуть.

А тут приехала комиссия, стала блатных в армию фоловать, мол, кто желает кровью грех

свой искупить, пожалуйста, записывайтесь в штрафные батальоны, живыми останетесь,

срок спишут.

А у меня то десятка, а тут такой шанс и на волю выйти, очиститься от судимости, ведь с

ней всё равно жизни на свободе практически нет.

Ну, я в первых рядах отправился на передовую, а шёл сорок второй, мясорубка та ещё,

немцев, где остановили, где пытались оттиснуть, а где-то ещё сами наши драпали без

оглядки.

Загнали нас опять в какие-то бараки под усиленной охраной, жрачка, правда, уже сносная,

стали по быстренькому обучать, как винтовкой, автоматом, пулемётом пользоваться,

гранаты кидать, по-пластунски ползать и другим премудростям войны, только, как

выжить не учили.

Недели с две поупражняли и в окопы.

Там отсиживаться не дали, надо какую-то деревню освободить, а фашисты засели на

высотке и шпарят оттуда с пулемёта, голову не поднять, пушки ещё не подтянули, везде

же грязюка, бездорожье.

Некогда ждать, генерал хочет прославиться и вот, штрафной батальон на ту высотку, а

сзади заградотряд, отступишь, пулю от своих схлопочешь.

Вот, так и брали те высотки, где нас выкашивали десятками, а то и сотнями.

Так ладно если легко ранят, всё кровь пролил, срок убрали, после ранения, так ещё

комиссия решает, а не сам ли ты себя или товарищи помогли, хотя и такое бывало, но в

основном погибали или получали такие ранения, что лучше срок было мотать.

Меня наверно бог хранил, почти год никакой царапинки, а потом Курская дуга,

осколочные ранения от недалеко разорвавшегося снаряда, два осколка в грудь, в правую

руку и страшнейшая контузия.

Пришёл в себя, весь в бинтах и ничего не слышу.

Один осколок и сейчас сидит где-то рядом с сердцем, а так всё зажило, как на собаке, слух

правда начал возвращаться только через месяца три.

Потом опять фронт, но уже не штрафбат, а в роте связистов, всяко бывало, но войну

закончил в сорок пятом в Чехословакии, без новых ранений и без особых наград.

Война закончилась, а куда податься не знаю, поехал в Москву, думал легче будет

устроиться.

А куда устроишься, специальности то никакой, образование одни коридоры, а тут ещё

наши блатные меня срисовали и опять малина, опять воровские налёты.

А душа больше не лежала к этой романтике, ведь понимал, что обязательно где-то

проколюсь, и что, опять тюрьма, лагерь...

Вот, я и рванул через всю страну в места, где можно от всех спрятаться, начать новую

жизнь.

Приехал в эти края, поменял кучу работ, выучился на шофёра и уже шесть лет работаю

заготовителем пушнины.

Я прикипел душой к этим местам, к этой природе, к этим людям, люблю тайгу, люблю

свою ЗИСоньку, днями бывает разъезжаю по этим дорогам, чаще всего без попутчиков и

нисколько этим не тягощусь. И вот, впервые рассказываю свою историю, при этом, почти

незнакомому человеку, но я сразу понял, что тебе можно доверять, и вверять свою судьбу.

Я уверен, что и твоя история жизни далеко не сахар, но если захочешь, расскажешь на

обратном пути, а сейчас выезжаем на основной тракт, километров через десять будем в

Сосновске, не Москва, но и не ваш посёлок.

глава 71