Намеренное зло

- Книгу хотел прочитать, - произнес Матвей несколько неуверенно после длинной паузы, в течение которой его мать, выпрямившись, точно ей палку в одно место засунули, сверлила непослушного сына подозрительным взглядом.

- Читать? - спросила она еле слышно. - Нет, ты совсем как отец. Это просто невозможно. Неужели мои гены оказались слабыми? Этого не может быть.

Матвей тут же подумал про отца. Слабого, как утверждала мать. Корней, так его звали, умер давно, когда мальчику было пять с небольшим. Несчастный случай - на голову упал кирпич. Отца Матвей помнил смутно, в памяти всплывала его смущенная улыбка и нежелание заступаться за сына перед матерью, которая растила его идеальным.

И Матвей послушно рос идеальным - быстро развивался, рано начал разговаривать, редко капризничал и плакал, был послушным и спокойным. Мать нарадоваться не могла, всем рассказывала, что ее ребенок почти что гений, будущий Великий, прочила ему блистательную карьеру, несмотря на подпортившие наследие гены отца, слабака и неудачника. Корней жил, как получалось, и умер так же -- нелепо и в высшей степени глупо. Иногда Матвею хотелось спросить, в лоб, агрессивно, даже не спросить, а проорать, тряся мать за плечи так, чтобы голова отвалилась - ты какого демона меня рожала от неудачника? Неужели не видела?

- Матвей. Я с тобой разговариваю. - Теперь в голосе матери зазвучала обида. Матвей вынырнул из своих мыслей, которые, как вши, прыгали в голове, только не снаружи, а внутри, и не было никакой возможности вычленить что-нибудь разумное, когда мать смотрела так, будто он самое большое и невыносимое разочарование в ее жизни.

- Да, мама, - сказал он, стараясь изгнать обреченность из тона. - Я тебя внимательно слушаю.

- Так отвечай на вопрос!

- Ты не задавала вопроса, - парировал Матвей и вроде бы душой не покривил, но лицо матери вытянулось. Он зачастил: - Прости, наверное, я прослушал. Прости, пожалуйста. Можешь еще раз повторить?

В такие минуты Матвей вновь становился маленьким мальчиком, смысл жизни которого - угодить. Добиться материнской любви, которая хотя и должна быть безусловной, заложенной природой в любой женщине, и щедро изливаться на дитя, но на деле выходила весьма дорогой, на вес золота.

И даже то, чтобы он был идеальным ребенком, не спасало.

- Я хочу знать, почему ты все еще обут? Почему ты не ценишь мой труд настолько, что позволяешь себе пачкать ковры, которые я чищу каждую неделю? Почему плюешь на мои усилия содержать дом в чистоте? Когда я дала тебе повод для столь вопиющего неуважения?

Матвей наклонился, чтобы развязать шнурки на ботинках. Чувствовал он себя преотвратно - виноватым, беспомощным перед материнским справедливым осуждением.

- Я все уберу сам, мама. У меня сегодня выходной. И ужин приготовлю, не волнуйся. Ты только скажи, чего хочешь.

- Хорошо. Но учти - я проверю.

С этими словами мать развернулась и вышла. Матвей некоторое время стоял на месте, глядя в одну точку, затем, словно его вдруг ударило током, встряхнулся, скинул ботинки и швырнул в угол. С ненавистью посмотрел на них, словно они были виноваты во всех его бедах. В том, что он слишком похож на отца. В том, что матери, видимо, не дано пережить это разочарование.

Матвею всегда хотелось сотворить что-нибудь невозможное, великое, что-нибудь, что вырвет, выцарапает, выдерет у его матери восхищенный вздох, но, увы, он подозревал, что подобных вещей не существует в природе. И на небесах, и под землей.

Да и волшебством, как оказалось, он обделён. Середнячок, так уж вышло. Зато ума палата, но от ума этого, помноженного на потрясающую неуверенность в себе, одно горе выходило.

Матвей схватился за голову и опустился на стул. Словно насмехаясь, на его страдания с обложки книги смотрел главный герой, которому было море по колено, небо по плечу, а боги в родственники набивались, и тому подобное. Волшебник смахнул книгу со стола. Полегчало. Тогда он не поленился поднять книгу, открыть окно и вышвырнуть ее на улицу. Он проводил её взглядом до самой земли, радуясь тому, как ветер рвет страницы. Вслед за книгой в окно отправились ботинки, и Матвею стало ещё лучше. Он выдохнул и опять плюхнулся на стул.

Некая, почти незнакомая удовлетворенность собой была подпорчена странным, едва заметным, но раздражающе монотонным гулом в ушах. Матвей сначала помотал головой, затем потряс ею основательно; открыл и закрыл рот. Огляделся, не прячется ли где мать и поковырялся в ушах. Гул не проходил. И вновь вернулось ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Никогда бы Матвей не назвал себя параноиком, но сейчас был готов последнюю рубашку прозакладывать, что на него кто-то смотрит. Оценивает, выискивает слабые места.

"Дурак, - сказал он наблюдателю мысленно, - нет у меня слабых мест, потому что я - сплошное слабое место. И смотреть на меня - потеря времени".

Но чувство не проходило, наоборот, усилилось.

"Это всего лишь мое воображение, - внушал себе Матвей, - сейчас пройдет. Надо только не обращать на это внимания".

С тех пор, как Матвею приснился тот кошмар в кошмаре, ничего ужасного более не происходило, и волшебник малодушно решил, что обошлось. Миновала беда, скользнули мимо огорчения. Или кто-то неизвестный нашел другой, более подходящий объект для издевательств и проклятий. И не нужно ничего выяснять, рассказывать посторонним, что с ним произошло. Для очистки совести Матвей, правда, попробовал заклинание применить одно - на выявление наложенного проклятия. Тщательно подготовился, зазубрил наизусть слова, скороговорки бухтел для улучшения качества произношения, но... то ли проклятия не было, то ли у Матвея сил не хватило, но ничего обнаружить не удалось. Неделю он жил спокойно, и вот, пожалуйте...

Матвею вдруг стало совсем худо - появилось ощущение, что он умирает, и все вокруг умирает вместе с ним, и в это есть своя, злокозненная радость. Голова заболела так, что на глазах выступили слезы. Руки затряслись, затошнило.

"Что со мной? Неужели конец?" - подумал Матвей, и не успел то ли огорчиться, то ли возликовать, как темнота обступила со всех сторон... и заговорила. Скрипучим женским голосом, который резал слух.

- Всех благ, смертный.

- Д...ззд... что это? Что со мной? - интересно, он это вслух произнес?

- Внемли...

- Я умер? Я, правда, умер?

- Твой истинный враг обнаружил слабое место... отомсти... я помогу...

- Что? Но как?.. Кто?

- Александр. Твой враг. Ты должен отомстить.

- Но... пожалуйста, какой враг? О чем вы? Кто вы?

- Ты сможешь. Я помогу...

И темнота исчезла, словно ее и не было. Матвей пошатнулся и упал вместе со стулом назад. Раздался невообразимый грохот, и тут же в такт ему понеслось далекое:

- Что случилось? Матвей, что произошло? Ты что-то уронил? Бестолковый мальчишка.

Матвей пытался подняться, дабы встретить мать в вертикальном положении и уверить, что с ним все в полном порядке, хотя на самом деле о порядке речи и не шло, но подняться не было решительно никакой возможности. Перед глазами все плыло, тошнота накатывала волнами, и в голове словно кто-то стучал - назойливо, громко.

Что это было? - спросил Матвей сам у себя, а может, еще у кого, но в ответ не услышал ни звука - ни внутри головы, ни снаружи. Гадать было очень сложно - мысли путались, туман наплывал и поглощал их одна за одной, утягивал в свои кисельные дали. "Сон, сон, я спал и видел сон..."

Матвей громко икнул, затем рыгнул, бессильно взбрыкнув ногами в попытке подняться - и в этот момент дверь в комнату отворилась и вошла мать.

- Что это такое? - воскликнула она пораженно. - Что здесь произошло? Матвей, поднимись немедленно с пола. Ты стул сломал!

Матвей и сам бы хотел знать - что; и был бы более чем рад исполнить приказание, но - увы, не получалось. Его так трясло, что зубы клацали друг об друга. Так он и лежал - беспомощно, позорно, дрыгая ногами и руками.

- Я не собираюсь терпеть твои выходки, - вспылила мать. - Встань немедленно!