Страница 35 из 285
Подчеркну то обстоятельство, что такой удар является составной частью именно стратегической оборонительной операции. Потому что оборона, это не только отражение атак. Это еще и контратаки. И контрудар, он тоже вырастает от обороны. Даже если этот контрудар наносится не по основным силам наступающего противника, а в другом месте.
В данном случае предполагалось, что на минском направлении 63 дивизии приграничных округов, ведя активную оборону, могут противостоять удару главных сил противника. То есть устойчивость этой группировки у Тимошенко и Мерецкова сомнений не вызывает в любом случае. А потому главная забота военного командования касается не первого, оборонительного, этапа операции, а второго, наступательного. Именно сюда было направлено их основное внимание. И как раз это соображение вызвало явное предпочтение, которое отдавалось ими варианту удара по немцам с территории Украины.
Исходя из этого главную группировку войск (90 дивизий, 5 танковых бригад и 81 полк авиации) Генеральный штаб Красной армии планировал развернуть к югу от Бреста, то есть против неосновных сил противника.
Использование такой схемы, при которой обороняющаяся сторона старается измотать главные силы противника упорной обороной, и одновременно с этим наносит удар превосходящими силами во фланг и тыл его наступающей группировке, давно и хорошо известно, еще со времен классических Канн. Для военных такая операция обычно - это вершина их воинской славы. Красивая и победоносная операция, решающая, зачастую, исход кампании.
Уже в ходе Великой Отечественной войны именно этот замысел - после того, как немцы завязли в Сталинграде, стойкой обороной сковать там их основные силы, а затем удар по флангам и тылам ее неосновных группировок, - и принес решительный успех, перелом в ходе всей войны.
Или несколько раньше, уже немцы под Харьковом, держа оборону на главном направлении, нанесли удар по неосновным силам советских войск, что предрешило всю цепь дальнейших событий лета-осени 1942 года на юге страны.
Думаю поэтому, что высшее командование Красной Армии, предлагая эту операцию, исходило из вполне здравых предпосылок. Очевидно, что даже в том случае, если сосредоточить против основных сил Вермахта основные силы Красной Армии, последняя не будет иметь, по расчетам Генштаба, численного преимущества. Поэтому, когда в ходе оборонительных приграничных сражений немецкие войска удастся остановить (это сомнению не подвергалось), наше контранаступление там успеха иметь не будет. Учитывая, к тому же, особенности местного театра военных действий. Значит, надо ожидать где-то повторный удар немцев... Потом следующий... Это значало отдать стратегическую инициативу противнику. Где-то очередной удар немецких войск все же когда-то неизбежно сможет найти слабое место в советской обороне и тогда она будет прорвана.
Предлагаемая же операция сулила намного большие выгоды. Прорыв на южном фланге германской армии, выход на ее тыловые коммуникации. Изоляция Германии от южных союзников, и, что не менее важно, от румынской нефти. Что сразу заставило бы немецкое командование для исправления ситуации спешно снимать свои войска с Западного направления. В общем, перспективы вследствие успеха этой операции могли быть самыми широкими.
Одновременно с этим ясно, что подобный замысел, примененный к таким огромным пространственным масштабам, несет в себе колоссальный риск. Самый первый вопрос. А если войска в Белоруссии и Прибалтике не выдержат немецкий удар? Насколько будет выигрышным успех под Люблиным, если немцы в короткий срок выйдут на подступы к Москве? Второй вопрос. А если наступающая в южной Польше группировка Красной Армии завязнет в немецкой обороне? Немцы ведь не обязательно будут здесь настолько слабы, как надеются на это Нарком обороны и начальник Генштаба. Что тогда?
И самое, пожалуй, главное. Как признавал позднее маршал Жуков, в плане не учитывался возможный объем и "характер самого удара" немцев. То есть, не учитывалась реальность.
Особенно бросается в глаза отрыв от реальности, если учесть то обстоятельство, что такая операция может быть под силу армии, имеющей значительный боевой опыт, победоносный опыт, подчеркну. Армии, отлаженной, как хороший часовой механизм во всех ее компонентах. Имеющей высокую боевую выучку. Можно это сказать о Красной Армии образца 1941 года?
Конечно, в военном деле рисковать приходится достаточно часто, но в данном случае, когда ставится на кон судьба государства...
И ведь нельзя сказать, чтобы командование Красной Армии было в эйфории от каких-то собственных успехов или имело приукрашенное представление о своих войсках. Потому что именно маршал Тимошенко хорошо видел эти недостатки и прилагал большие усилия к их устранению. Тем не менее, именно маршал Тимошенко идею эту и поддержал. Или даже выдвинул сам.
В пользу последнего допущения говорит совсем простое соображение. Тимошенко был военачальником не просто твердым, но достаточно самолюбивым. Если бы идея удара по неосновным силам немцев на Украине была ему предложена новым начальником Генштаба, очень сомнительно, что он так уж быстро загорелся бы этой идеей, чтобы отказаться от прежних своих собственных взглядов. Здесь момент самолюбия играет не последнюю роль. Так что очень вероятно, что именно для него идея эта была привлекательна изначально. Но пока начальником Генштаба был Шапошников, авторитет последнего должен был, безусловно, учитываться его прямым руководителем. И, хотя маршал Шапошников, как это неоднократно отмечалось, был человеком исполнительным и корректным, но одновременно был он и профессионалом самого высокого класса. Что должно было сдерживать Тимошенко от выдвижения идей, которые тот не поддерживал. Тем более, если эта идея, внешне броская, имела отчетливый привкус авантюры. А что безусловно поддерживал Шапошников? Он безусловно поддерживал то, что было изложено в августовской записке, подписанной им и наркомом. Главные силы Красной Армии против главных сил Вермахта.
Но стоило смениться начальнику Генштаба, и руки у Тимошенко оказались развязаны. Мерецков, это было совсем другое дело. Тот был его подчиненным, как ранее, так и сейчас, поэтому не просто согласился, но и, вполне возможно, тоже был увлечен именно такой идеей сценария начала войны. А вдвоем и единогласно они могли попробовать свою идею протолкнуть достаточно энергично.
Обратим еще раз внимание на весьма многозначительные слова.
"...Окончательное решение на развертывание будет зависеть от той политической обстановки, которая сложится к началу войны..."
А ведь в записке за подписью Шапошникова подобных слов не было. Там ничего не упоминалось о политической составляющей вопроса. Там говорилось только о военной целесообразности. Тогда что же означает эта фраза из сентябрьской записки?
А фраза эта преследует две цели. Одну, вроде бы разумную. Предложить Сталину самому решить, какой из вариантов предпочтительнее. Что, в общем-то, естественно и само собой разумеется. Всё равно окончательное решение будет за ним. А вторая цель проглядывает в том, что одновременно именно военное командование докладывает ему о том, что выбор вполне может определяться не военной целесообразностью, а политическими соображениями. Что уже не совсем естественно, поскольку войны действительно порождает политика, но ход их определяет военная целесообразность. Здесь же самими военными предлагается при отражении агрессии опереться именно на политические цели. Да, конечно, эти цели должны оказать прямое воздействие на ход дальнейших военных действий. Но в том-то и дело, что дальнейших. Игнорируя при этом сиюминутные. То есть, игнорируя реальность. Военную реальность.