Гексаграмма

А какая разница? Кто ей Альфонс Элрик? Никто. Она же сама ему сказала: романтические фантазии для принцесс хороши только в сказках. Хорошо было мечтать в другой стране, на том берегу пустыни, почти в другом мире. А здесь, дома, где все знакомо и привычно, сказки кончились.

Разве она не справится одна?

Бабушка Лоа вот всю жизнь одна и со всем справляется.

Мэй опустила взгляд на свои кулаки, сжатые на коленях.

— Почтенный господин Иден… Я одна возвращусь, не буду ждать.

— Не думаю, что твой спутник долго задержится, — сказал старик.

— И все-таки я пойду, — Мэй быстро встала, поклонилась. — Благодарю вас за интересную беседу и за угощение. До свидания!

Веселье за длинным столом било ключом, никто не заметил ее ухода.

Паланкин за ними еще не прислали, и это означало, что Мэй придется одной возвращаться домой по уже темным улицам Шэнъяна. Девочку это не пугало: кунаи были при ней, способность рисовать — тоже. Правда, раньше она не выбиралась на ночные прогулки, а Шэнъян многолюднее и, говорят, опаснее ночного Централа… но в нынешнем ее состоянии Мэй море было по колено. Обида, злость и чувство собственного бессилия так кипели у нее в груди, что попадись ей навстречу какая-нибудь банда — долго радовались бы потом, что ушли живыми!

Видно, и банды, и даже бродячие собаки почувствовали ее злость (а может быть, причиной было слепое везение), но никто навстречу Мэй не попался. До тех пор, пока она не решила срезать путь и пройти напрямик через Центральный рынок.

О, этот ночной базар!

Ночью торгуют не все шесть рынков Шэнъяна: так, рыбный закрывается сразу после обеда, а одежный — с закатом. Но Центральный продолжал зазывать посетителей, только закрылась часть рядов (после заката нельзя торговать сырым мясом), а оставшиеся украсились пестрыми гирляндами фонарей. В остальном же торговля шла еще веселее: еще громче кричали зазывали, еще оживленнее торговались покупатели, еще зажигательнее танцевали на перекрестьях рядов танцовщики…

Что касается посетителей, то их только прибыло: на меньшей площади было куда больше толкотни, суетни и криков, чем днем. Может быть, потому, что вино связывает ноги и развязывает языки…

Мэй случалось уже выбираться на ночной базар (правда, не в одиночку), и она всегда вспоминала пересменку обитателей леса: одни засыпают, просыпаются другие — чистят перья, выходят на охоту.

К счастью, маленькая одинокая девочка никому не показалась завидной дичью: Мэй вспомнила об осторожности и старалась держаться поближе то к одному взрослому, то к другому, делая вид, что она пришла сюда с ними.

Она не сама не заметила, как ноги понесли ее привычным маршрутом, и вот уже Мэй оказалась возле лавки торговца ножей. Девочка была уверена, что ножами тоже после захода солнца не торгуют — и верно, бамбуковая штора надежно скрывала прилавок. Однако сквозь щели в простой двери без всякого фонарика над нею — зачем фонарик, если лавка работает только дней? — пробивался свет.

На несколько секунд Мэй даже забыла о вероломстве Альфонса, о своей обиде и о неразрешимых проблемах с бабкой и дядей. Так разум, измученный неразрешимой проблемой, жаждет переключиться на другое — на что угодно. Мэй была немного знакома с Фумеем, хозяином лавки. Она знала, что живет он не над своим магазинчиком, а где-то в городе, что у него большая семья: есть и племянники, и племянницы, за которых он в ответе. Ей стало интересно, что он может делать в лавке в такой час.

Привезли партию товара поздно? Засиделся со старым приятелем?

Мэй подкралась к одной из щелей и уже приладилась заглянуть внутрь, как тут знакомый голос из глубины лавки произнес:

— Кого это принесло на ночь глядя? И как это тебя, маленькая красавица, родители пускают гулять одну? Заходи, раз пришла.

Фумей так ее всегда звал — маленькая красавица.

Мэй почему-то захотелось разреветься — то ли оттого, что никто, кроме Фумея, (если не считать Зампано) не называл ее красивой, то ли оттого, что торговец ножами так легко учуял, как она подкрадывается, несмотря на толкотню снаружи. Но она сдержала слезы, вздернула подбородок, отодвинула дверь и вошла.

— Дверь только закрой, — сказал Фумей, не поднимая головы от низкого столика посреди лавки.

Мэй послушалась.

Торговец сидел за низким столом в центре лавки и что-то писал при свете маленькой лампы. Вокруг громоздились корзины, частью открытые, частью нет; из некоторых торчало сено. Мэй поняла, что ее мысль была верна, и Фумей поздно получил новый товар. Наверное, его ждут дома не дождутся…

— Если хочешь чаю, то чайник на жаровне, а листья в шкатулке на прилавке, — продолжал Фумей, по-прежнему не глядя на нее.

— Нет, спасибо, — Мэй все-таки не удержалась от всхлипа. — Все… хорошо.

Фумей поднял голову от свитка и улыбнулся. Впервые Мэй заметила, что, несмотря на небольшую бородку, владелец лавки совсем еще молодой — на середине третьего десятка.

— Влюбилась? — спросил он, выдавая тем самым, что у него точно есть племянницы возраста Мэй.

Мэй хотела сказать, что вот еще, ничего подобного, но кивнула.

— А он женится? — продолжал Фумей.

Мэй помотала головой.

— Значит, тебя замуж выдают против твоей воли?

Мэй пожала плечами.

— Не выдадут, если я не захочу, — сипло сказала она.

— Конечно, — кивнул Фумей. — Кто же справится с такой маленькой красавицей?

— Не издевайтесь! — сердито воскликнула девочка.

— Я и не издеваюсь, — теперь уже серьезно ответил владелец лавки и отложил, наконец, кисть. — Ты сильная молодая барышня. Наверное, из одного из великих кланов, так?

Мэй кивнула. Понятно же было, что Фумей видел, как она применяла алхимию в прошлый раз, когда они убегали с Альфонсом от стражи (не думать про Альфонса сейчас!); а что она умеет обращаться с оружием, видел и раньше. И если второе еще могло быть признаком, допустим, принадлежности к какой-нибудь воинской семье, то первое трактовалось однозначно.

— Ну вот, — вздохнул Фумей. — У тебя есть воспитание, образование, умения, молодость, красота. Разве можно тебя удержать, как птицу в клетке? Не слушай других, кто говорит, что девочке без совета старших не выжить.

Такие, как ты, не пропадают.

Мэй не сразу поняла, о чем он говорит.

— Но я не хочу уходить из клана! — воскликнула она с некоторым ужасом. — Это же ужасно, кто так делает? Я… нужна им!

— Так нужна, что они тебя без твоей воли замуж выдают?

— Это нужный брак!

То есть бабушка так считает! — Мэй сама удивилась, что она начала защищать бабку Юэ; но ведь Фумей был чужим, а перед чужими нужно отстаивать своих.

— Ну… — Фумей пожал плечами. — Возможно, твоей уважаемой бабушке и впрямь виднее? Да ведь и я не о бегстве говорил. Ты бы слушала до конца, маленькая принцесса.

Фумей снова взялся за кисть.

— А… о чем ты говорил? — спросила Мэй.

— О том, что жизнь — она всякой бывает, — проговорил лавочник задумчиво. — Вот допустим, кто бы мог подумать, что ты в отчаянии будешь ночью по городу бегать и на меня наткнешься? А все-таки мы встретились. Так и брак по сговору может быть счастливым, если сговор правильный. Или если правильно себя повести.

— Вы по опыту говорите? — Мэй стало неудобно стоять у дверей, она подошла к столу и села напротив Фумея, в круге света от лампы.

— Вроде того, — кивнул лавочник, вытащил откуда-то из-под других свитков небольшую полоску бумаги и начал рисовать на ней непросохшей кистью. — Меня вот по сговору женили, когда я еще был не старше тебя.

— А разве простолюдины так рано женятся? — удивилась Мэй. — Ой, то есть извините…

— А с чего ты взяла, что я всегда был простолюдином? — Фумей вновь посмотрел на Мэй и хитровато улыбнулся. — У меня всякое было.

— Вы сбежали от брака? — догадалась Мэй.

— Нет, — качнул головой Фумей. — Я тоже считал, что этот брак был нужен моей семье, и повел себя, как почтительный сын. А потом я влюбился.