Симарглы

С трибуны вещали. Пока Лена проталкивалась к самому подножию, до нее долетали обрывки:

— …Что сделал для нашего города… Для всей страны… В нынешние нелегкие времена… Будем же верны памяти…

И прочее.

Общие фразы.

О власть общих фраз! Общие фразы освещают так много, и в то же время так много оставляют в тени. «Общие фразы — как охрана, — думала Лена, обходя секьюрити, столбом замершего у подножия трибуны, — они всегда нужны, всегда полезны, но в то же время их отсутствие свидетельствует о более благоприятной обстановке».

В общем, ритуал тек. А Лене нужно было провести свой ритуал… Важная часть ритуала — заклинание.

— Так что он сделал для нашего города?.. — спросила Лена, поднявшись на трибуну.

Она произнесла это не в микрофон: микрофон был всего один, и его полностью оккупировал выступавший депутат городского совета. Она просто сказала это вслух — но голос ее оказался слышен всем и каждому. Потому что она хотела, чтобы ее услышали. Потому что она говорила не только с ними, но и с городом. Она натягивала на себя его нити, впитывала в себя его пустоту, его боль, его истерзанность… она чувствовала, как голова становится пустой и легкой, а тело несет куда-то непонятно куда… впрочем, это было неважно. Если ты начала дело, будь любезна довести его до конца, дорогуша.

Депутат замешкался.

— Он был ученым? Или первопроходцем? Или он водопровод построил?… — Лена обвела площадь взглядом. — Ну же, люди! Наверняка тут есть какие-нибудь краеведы из музеев! Неужели вам уже окончательно все равно, что помнить, а?.. Все равно, чему или кому поклоняться?

Над городским сквером повисла ошарашенная тишина.

Ты, город, тоже ждешь. Тебе больно, ты воешь, ты протестуешь, ты вырываешься из моих пальцев… эти люди — твоя болезнь, я — твое лекарство, но лекарство иногда бывает больнее болезни. Что ж, потерпи, потому что придется. Я этого так не оставлю. Если они выбрали равнодушие, то я выбираю… я выбираю отношение. Любовь или ненависть. Я люблю и ненавижу тебя, город, и именно поэтому ты не будешь лежать этим утром такой безвольный и просторный, как всегда, такой обыкновенный от последней подворотни до последней антенны на крыше высотного дома, ты, черт возьми, сделаешь что-то!

Над толпой неуверенными стягами взвились выкрики, несколько свистов… заплакал ребенок. Глаза… как же плохо Лена видела их глаза! Ведь глаза — они такие маленькие на лице.

Что чувствуют эти люди? Что они думают? Прямо сейчас Лена этого не знает. Но это не важно. Главное — заставить их чувствовать хоть что-то.

— Я вам скажу, — на сей раз Лена все-таки наклонилась к микрофону, и голос ее еще более усилился, перекрыв весь прочий человеческий шум. — Вам действительно наплевать! Но мне — нет.

И едва прозвучало последнее слово, как памятник за Лениной спиной взорвался.

Наверное, Вадим все-таки пошутил, когда говорил про подземелья. Почему-то после его слов Лена ожидала, что Слуги стоят в какой-нибудь потайной пещере в черных балахонах с капюшонами на голове и творят заклятье вокруг пентаграммы, начерченной мелом на каменном полу. Подсознание сработало. В то же время, она была уверена, что эта их церемония должна быть строго синхронизирована с церемонией внешней, с открытием памятника, иначе ничего не выйдет. В этом она не ошиблась. Однако времена черных балахонов и пентаграмм прошли — а может, и не наступали никогда они, эти времена.

Слуги были в толпе. Некоторые — как репортеры. Другие — как праздные обыватели. Одна — продавщица в киоске «Росара». Одна — руководительница детского танцевального коллектива, еще одна — член этого коллектива. Даже один из двух секьюрити, демонстративно охранявших трибуну, и то был Слугой. А еще целая семья — мама, папа и симпатичный мальчик лет пяти в белой панамке — оказались Слугами. Как Лена увидела их?.. Да просто тогда, когда взорвался памятник, время остановилось для всех, кроме них.

Должно быть, со стороны это выглядело феерически красиво. Памятник сперва вспыхнул темно-сиреневым светом, потом разлетелся на кусочки, словно гейзер, а белое покрывало взвилось в небо белым флагом. Мелькнул кусок высокого лба с залысинами, раскрытая ладонь… потом все зависло в воздухе покореженными кусками металла.

Впрочем, Лена не могла этого видеть. Она стояла спиной. Лицом она была обращена к колючему, недоброму полукругу одинаковых темных глаз. Эти взгляды били, как хорошие ружья, — навылет.

— Ты думаешь, ты сможешь что-то с нами сделать, симаргленок?… — холодно произнес Председатель (Лена едва узнала его: он одел очки и в строгом костюме выглядел похожим на университетского профессора… МГУ правда, не иначе, ибо только они могли бы позволить себе такой дорогой костюм).

— Я уже сделала, — коротко ответила Лена. — И еще сделаю.

— Вы сами отдали нам этот город!

— Это была ошибка, сделанная из-за любви. Пожалуй, из-за любви стоит ее и исправить.

Председатель усмехнулся, а заодно заулыбались, запереглядывались и прочие Слуги. Лена напрягла уголки губ. Пусть смеются сколько угодно. Пусть даже ей самой кажется, что ее фраза звучит патетично, глупо, не к месту и в жизни так вообще не говорят… да что там, даже в хороших книгах так не говорят! Но что делать, если она не может выразить свои мысли иначе?.. А в верности этих мыслей она могла поручиться кому угодно.

— Ну, попробуй, — весело сказала девочка в стилизованном под народное платьице — та самая, из коллектива. — Спорим, ты даже против меня слабачка?!

— Не так, Женечка, — мягко возразил ей Председатель. — Все вместе.

И начал произносить вслух.

— Эш рабхат…

Прочие подхватили его:

— Сираги тебо аштаре муна о…

Заклинание — это очень важная часть ритуала. Слова сами по себе не имеют силы, если не люди не вкладывают ее в них. Но когда они делают это… особенно когда это делает много людей…

Все-таки Станислав Ольгердтович и Вик не все знали о способностях Слуг. Лена почувствовала, что шея у нее горит огнем… и, закричав так, как не кричала никогда, она осела на колени, на пол трибуны, схватившись за шею обеими руками.

Они — Слуги — плели эту паутину месяцами, даже годами. Липкая, серая сеть казино, видеопрокатов, игровых автоматов, надписей на заборах, спокойных улыбок, роскошных контор, картонных фасадов магазинов. Этот ритуал был лишь проформой по сути своей. Важной, да, но формальностью. Даже то, что сделал Артем четыре месяца назад, лишь ускорило процесс, но не инициировало его. Разумеется, сейчас, за одну секунду Лена не могла это прекратить.

Город живет по-прежнему. Люди, усталые, потрепанные жизнью, без улыбок на лицах, едут на работу, и скучные дом скользят мимо них напоминанием о бренности бытия. Заводы работают, чтобы производить вещи, нужные для производства других вещей и еще других вещей… А потом получают конечный продукт, и люди, что делали те, первые вещи, и заработали какое-то количество денег, тратят эти деньги на конечный продукт, и обогащают этими деньгами тех, кто управляет всей системой… А они используют деньги, чтобы расширить систему еще немножечко, чтобы производить еще больше вещей, строить еще больше домов и расширять города все больше и больше. Города ползут вдоль рек и морских берегов, словно язвы, разрастаются, сливаются в мегаполисы и агломерации, одинокие сами в себе, сами по себе, и нет этому ни конца, ни начала… Они пожирают людей, паразитируют на людях, но людям это все равно, потому что они умудряются как-то жить, и как-то быть счастливыми, и каждый вечер обязательно убивают в городе одну молодую девушку, и эту девушку могут звать Лена, а могут звать Карина, а могут звать Василиса Егорова, и ничего от этого не изменится, потому что мы ведь живем не потому, что живет каждая отдельная маленькая клеточка нашего тела и не потому, что каждая молекула нашего ДНК существует, а потому, что мы часть единого потока жизни…

Стоит ли что-то делать?.. Главное жить, и если ты живешь, если ты пользуешься своей свободой, если ты смотришь на небо и на солнце, то какая разница, что ты делаешь или не делаешь, потому что это полный бред, заверните мне полпачки, и вон те еще пожалуйста, мам, гляди, это солнышко в стеклах, ты такая умная и красивая, это я такой везучий, синие заводи, где днем так отрадно плавать, а вечером плакать, я разучилась молиться давным-давно, тот мальчик шел за мной между фонарей, мне плевать на всех, кроме тебя, что делать, ах, что делать, я совсем ничего не понимаю, у меня совсем не осталось мыслей, кому нужны мысли, главное ритуал, этот ребенок и эта женщина не должны были существовать, Улшан просто хотела помочь ему, мы все погибаем на войне, даже если это война с самим собой, я основа…