Симарглы

«И не надо понимать, — перебил ее Вик, — главное — чувствовать город. Но надо переждать, сейчас ты все равно никого не найдешь. Симорги выходят из леса только после восхода солнца».

«Значит, я пойду в лес».

«Без толку. Думаешь, ты первая такая умная?»

«Думаю, я первая такая упрямая», — решительно произнесла Лена, хотя сердце у нее дрогнуло.

А теперь она мчалась впереди Вика. Нет, не бежала, как в тот, самый свой первый день в Ирии, но шла очень быстро. Кажется, что если бы она ускорилась еще чуть-чуть, сухая луговая трава резала бы ей ноги.

Казалось, луг кончался уже скоро — и все-таки до леса было не дойти. Холодный ночной воздух как-то быстро сделался почти горячим, он обтекал щеки, не давался в легкие. Лена поняла, что последние дни, а может быть, даже недели, ею подспудно владело нервное напряжение, которое сейчас грозило выйти наружу. Предельно скоро что-то должно было измениться.

Наконец опушка леса оказалась совсем близко: Лена утонула в густых зарослях кустов, еще более колючих от того, что через них приходилось продираться ночью. Она остановилась. Надо было собраться с силами. Что она собирается сделать? Она хочет позвать симорга. Что такое вообще симорги? Почему вообще люди заперты здесь собаками? Почему она не может вернуться, не взяв с собой пса? Как они связаны с древними богами, что когда-то населяли, возможно, это место?.. Лена поняла, что об этом почти не думают. Почему — бог весть. Возможно, потому, что симорги стали слишком привычными. Даже она, появившись, приняла их как данность. Ох уж эта человеческая лень, это стремление упрощать все до невозможности. Ведь казалось бы чего удивительнее: крылатые собаки из древних славянских преданий, свободно парящие в воздухе над верхушками цветущих яблонь.

Она прикрыла глаза — совсем чуть-чуть, чтобы мир под ресницами слегка расплылся — и попыталась призвать Голиафа. Это, как ей говорил Станислав Ольгердтович, было не совсем мысленное усилие. Ты не входил в контакт с разумом зверя, ты просто подавал сигнал о себе: я здесь, я жду. Симорг мог соизволить или не соизволить откликнутся.

Они откликались всегда только с восходом солнца, на ночь запирая Ирий. Но Лена почему-то думала… надеялась, что важность того, что она хочет сделать, что ее внутренне напряжение, то, сколько она всего передумала, перечувствовала… Это ведь может повлиять на мироздание, да? Вселенная и так уже достаточно зла причинила ей. Должна же она хоть чем-то помочь!..

Минут через десять, когда Лена уже отчаялась стоять столбом, к ней подошел Вик.

— Убедилась? — спросил он без насмешки, с сочувствием. — Они приходят только тогда, когда считают нужным. Подожди до утра.

Лена не могла удержаться от неприязненного взгляда в его сторону. Она отчетливо понимала: что-то совершенно необходимо сделать этой ночью, а минуты уходят, одна за другой, и там, в городе, все ложатся спать и спят, и просыпаются… и готовятся к тому, что должно случиться в одиннадцать утра. И становится поздно, непоправимо поздно.

Почему она была так в этом уверена?.. Пожалуй, у нее не было никаких оснований, кроме смутного упоминания об основах и того, что она почерпнула из уроков города да в их с Сергеем совместных снах. Но на самом деле этого было довольно.

— Время… — Лена посмотрела на Вика искоса. — Ты… слишком долго существуешь, и поэтому забыл, что время тоже имеет значение.

На лице Вика появилось такое выражение, как будто его ударили: Лена уж никак не ожидала подобного эффекта от своих слов.

— Да… что б ты понимала! — откликнулся он с неожиданной детской обидой.

Внезапно — для себя — Лена развернулась и кинулась в лес.

Бегать по лесу — вообще чистая глупость, а к тому же еще и ночью… нет, только в дамских романах героиням в белых пеньюарах удается подобное. Да и то…

Правда, на Лене был совсем не пеньюар, да и заросли скоро кончился… начался лес совсем другой, сухой, сосновый. Но она скоро поняла, какая это все равно глупость — бежать (не столько поняла, сколько задохнулась и пару раз весьма болезненно подвернула ногу) — и пошла спокойно. Более или менее. Та нервная струнка по-прежнему сидела в ней никуда не отпуская, Лена чувствовала, что надо по-прежнему наращивать и наращивать темп, насколько это возможно.

А возможно, в принципе, было.

Небо над густыми верхушками сосен почему-то странно светилось, хотя только что над лугом было совершенно темным — словно что-то неподалеку отбрасывало на него удивительный прозрачно-перламутровый отблеск. От этого так же светился ровный чуть сероватый слой сброшенных игл под ногами. Темные, словно на негативе, бесконечные ряды сосновых колонн тянулись в бесконечность, в мутную перспективу. Храм, только нерукотворный.

Идти все равно оказалось тяжело: желтая хвоя пружинила, кроме того, под ноги часто попадались незаметные шишки. Мелкие, они словно нарочно заставляли спотыкаться. И царила тишина. Невозможная, невероятная тишина, которую Лена вряд ли когда бы получила возможность испытать в земном лесу. Тумана не было, но серебристый странный свет с неба клубился между стволами, похуже самого тумана. Его тонкие серебристые пряди напоминали звуки мелодии, которая никогда не была сыграна или была сыграна очень давно. Но странно — Лена долго не слышала ничего кроме шума в ушах и не осознавала, что вокруг нее. Она думала только о том, как бы найти симорга и улететь отсюда. Она чувствовала, как с каждой секундой, каждым шагом, каждым вздохом времени становится все меньше. И все меньше остается шансов на… что? На то, что она будет с Сергеем?

Смешно.

Этого никогда не случится.

И вот когда слово «никогда» дошло до нее своей ужасающей определенностью — а ведь и в самом деле не было и не будет впредь для них никакой возможности — она остановилась. Оглянулась.

Кругом нее были только серебро и чернь, словно на благородной гравировке. И звон. Легкий, на самой грани слышимости, в котором еле можно угадать музыку.

Лена поняла, что понятия не имеет, куда шла и как вернуться. Все направления казались одинаковыми. А Вик не спешит за ней, чтобы взять ее за ручку и вывести обратно, как он всегда это делал. Так что ей надо выбираться самой.

И еще — становилось холодно.

Лена пожала плечами, и побрела куда глаза глядят. Напряжение перегорело в ней, оставив лишь апатию и странную внутреннюю дрожь. С чем это было связано?.. Просто…

Лена никогда не боялась темноты, не боялась и ночи. И все же что-то такое было в воздухе, что-то странное… что? Ночь… чем ночь отличается от дня? Почему ночью свершается чаще всего все самое важное?

Ответ, как ни странно, помогла найти физика. На заре всего, когда ничего еще не было, было ничто. Вторым возник свет и всяческое излучение. Тьма пришла потом, на не поддающееся расчету мгновение позже света…. и все-таки позже. Чтобы подчеркнуть его, чтобы придать ему цельность и завершенность одновременно как физическому явлению, и как философской концепции. А это значит, что ночь всегда немножко моложе дня. И, следовательно, хищнее. Ночь всегда голодна. Как и город.

А день древен и велик, как все остальное.

И все-таки днем не так понимаешь многие вещи. Только ночью до Лены вдруг со всей очевидностью дошло: мы движемся. И помогло этому вовсе не созерцание звездного неба. Нет. Мы постоянно изменяемся. И еще… Мира действительно много. Мира без людей. Она представила бесконечную, круглую планету, покрытую густой шкурой леса. Планету могучую и до странного одинокую… Планету пустую, потому что — никого. Потому что ей никто не нужен, этой планете. Планету самодостаточную.

И мы, люди — словно непонятные, невнятные, сумасшедшие зверьки в этих бесконечных лесах. Мы, предающие их… мы, разрушающие их… мы, отказывающиеся от них… мы все-таки ничего не стоим. Ни по отдельности, ни вместе.

И когда Лена поняла это, ей внезапно стало легче. Страх ушел. Она просто шла по лесу — или по храму — с невозмутимостью смирения. Ей не хотелось уже даже закончить то, что она начала. Нет, решимость не покинула ее, но приобрела новое качество. Это была теперь уже иная, спокойная, обреченная решимость. Внезапно до Лены дошло то, что не давалось долго многим философам: все жизненные усилия на самом деле ничего не стоят, поэтому делать надо только то, что ты считаешь нужным. Но не потому, что ты считаешь нужным именно это, а для себя. Не то ты перестанешь стоить что-либо окончательно.