Симарглы

— Я понимаю, что это немножко не то, — Вик говорил серьезно, как говорят только об очень важных вещах, — но я очень привязался к тебе, Лена. Даже полюбил тебя. Ты очень хорошая девочка. И Стас… ты похожа на его дочь, знаешь?

Лена сглотнула. То, о чем Вик говорил, это было человеческое, очень человеческое… совсем не то, что его объятие тогда, на крыше девятиэтажке. И в то же время Лена подумала, что человек никогда не сказал бы об этом так прямо, как сделал Вик. В словах чувствовалась бы какая-то фальшь, потому что человеческие чувства такие хрупкие — иногда они умирают, если они говоришь вслух. Вик шел прямо навстречу.

— У Стаса была дочь?

— Была…

Стас и Вик — это не совсем ее семья, и никогда не станут тем, что у нее было, или тем, что могло бы быть. Но все-таки… Они вместе живут и вместе работают. Наверное, это нечто большее, чем дружба… или может стать со временем.

Облака почти разлетелись, небо открылось высокое и чистое — пустое.

«А совсем недалеко под этим небом, — подумала Лена, — лежит большой город. Ходит множество людей. У каждого из них своя судьба и свое будущее, которого они не знают».

— Вик, почему ты так любишь крыши? — спросила Лена неожиданно для самой себя.

— Все любят крыши, — слегка удивился он. — Почем я знаю, почему! Наверное, ближе к небу себя чувствуют.

— Я о том и говорю! — Лена даже села. — Но у вас-то тоски по небу быть не должно.

— Да? — Вик тоже сел, прикрывая лицо ладонью от яркого света.

Облака разошлись совсем, и солнце било в двух симарглов яростно и торжествующе.

А потом Вик сказал серьезно:

— Может быть, это тоска по раю, которого нам не досталось?

Утра в Ирии были зябкие и прохладные — как в комнатах, где никто не живет. А закаты, напротив, удивительно теплые, словно бы мир напитывался к вечеру человеческим теплом. Но будущее для настоящего не служит утешением, увы, — и Лена сжимала в карманах продрогшие кулаки, пока шла через луг, на котором обычно паслись симорги. Сегодня здесь никого не было, и густые, особенно черные рассветные тени от сосен ближней рощи упали на росу, похожие на прутья тяжелой чугунной решетки. И на этой решетке, как на фоне шахматной доски, стоял, вскинув голову к небу, один-единственный симорг. Смотрел на сплюснутый красно-оранжевый шар солнца, всплывший над рекой, на слепящую дорожку воды.

Вик — или Стас? — рассказывал ей, что симорги не очень любили рассвет. Они выходили на пастбище тогда, когда солнце уже поднималось и теряло багровый оттенок. Ночью они спали в сосновой роще или выше по реке, где были намыты водой известняковые пещеры.

А этот симорг, такой же черный, как и решетка теней, глядел на солнце так, как будто для него ничего не было важнее.

Наверное, это и был симорг Каринки.

Когда Лена приблизилась, то поняла, что ожидает ее не только крылатый пес, но и его хозяйка. Просто последнюю на фоне симорга было не разглядеть. И даже вблизи они слегка сливались, потому что зверь оказался не черным, а рыжевато-каштановым, как небо сейчас, и Карина Джугашвили — ему в масть. Огненно рыжая, и даже глаза — тепло-карие, с красноватым отливом. А выражение глаз — холодное. Еще Карина носила оранжевый сарафан в крупных желтых подсолнухах, и выглядела лет на четырнадцать, не старше.

— Карина Джугашвили, — она протянула вперед худенькую ладошку.

Лена поколебалась, потому что не сразу поняла, чего от нее хотят, но руку пожала. Ответное пожатие Карины было не очень крепким, хотя девочка явно старалась.

— Елена Красносвободцева.

— Подходяще, — Карина улыбнулась уголком рта, так, как будто знала про Лену что-то неприятное. — Ну что, забирайся, да полетели.

— Что, прямо сейчас?

— Ага. Знакомься, его Вихрь зовут, — Карина потрепала гиганта по плечу.

Вихрь покосился на Лену доброжелательно, но, в общем, отстраненно.

— Очень приятно, — произнесла Лена слегка нервозно, но погладить его не осмеливалась: даже их Голиаф пока реагировал на нее своеобразно. Стас говорил — это потому, что она еще не прожила в Ирии достаточно долго и не приобрела запаха или чего там другого, что нравится этим зверям в симарглах.

Карина ловко вспрыгнула на собаку, и попросила Вихря лечь, чтобы Лена смогла — далеко не так изящно — на него вскарабкаться.

Толчок задними лапами… душа уходит вниз, куда-то на уровень желудка… Еще через несколько секунд Вихрь пробил облака.

Этот симорг и в самом деле оправдывал свое имя. Он летел быстро, исключительно быстро, куда быстрее, чем Голиаф. Лена даже подумала, что он похож на рыжую молнию, но не успела.

А в следующий момент они вынырнули из-под облаков уже в городе. И… черт побери, едва не врезались в телебашню.

На сей раз они оказались низко, почти на уровне крыш. Лена не выдержала, и закричала, симорг заложил крутой вираж, все завертелось у нее перед глазами. Это походило на аттракцион, только не бывает таких аттракционов, когда вокруг тебя кружатся дома, все еще голые кроны деревьев, потом очень-очень близко мелькают бензиновые лужи на мостовой, потом — кузов машины, потом — настороженно-безразличное лицо какой-то крашеной блондинки средних лет со вторым подбородком. А потом — хоп! — и Вихрь приземлился. Да ни где-нибудь, а на крыше Сибади.

Сибади — это Сибирский Авто-Дорожный Институт. По классическому университету, где училась Лена, ходили слухи, что там диплом можно купить как нефиг делать. Может, и можно. Но крыша у института хорошая, большая…

Лена буквально скатилась с собачьей спины на гудроновое покрытие.

— Они… не видят нас? — просипела она.

— Разумеется, — с великолепным безразличием пожала плечами Карина. — Когда хотим, мы можем быть невидимыми.

Лена не знала, почему симарглы так любят крыши. Честное слово, не знала. На крыше она была второй раз в жизни и ей это, честное слово, не нравилось — грязно, сыро, безлюдно. Крыши — это пустыня, место, для людей не предназначенное. Как ни странно, оно дальше от неба, чем наши улицы. Когда мы внизу, среди потоков транспорта, небо реет или висит — в зависимости от того, насколько поэтично вы настроены — над домами, и является как бы фоном нашей обычной жизни. Здесь, на крыше, небо оказалось буквально повсюду. Не драгоценная крышка сундука, а неуютная, влажная стихия, пустая и безжалостная. Лена зябко подумала, что ей очень жалко птиц.

— Вот мы и на месте, — Карина огляделась. — Ну-ка, чему тебя научил Вик? Вероятно, игре со стихиями?

— Что-то вроде того, — осторожно сказала Лена, вспомнив дракона, которого она тогда вызвала невесть откуда. После она ни разу так не смогла. Они с Виком занимались, Лена послушно закрывала глаза и пыталась представить себе то, что представляла тогда, вызывать те же чувства, что тогда испытывала, но все было бесполезно. У нее не получилось. Вик сказал, что так бывает.

— Ясно, — Карина скептически кивнула. — Подойди, пожалуйста, к краю крыши. Так близко, как осмелишься.

Вдоль крыши шел небольшой бордюрчик, так что Лена не поняла, в чем смысл предостережения. Тем не менее она подошла, почувствовала, как холодный бетонный край уперся ей в колени. Ветер бил в лицо, глаза слезились.

— Что ты видишь? — спросила Карина.

— Крышу дома напротив.

— А если повернуться кругом?

— Крыши и многоэтажки.

— А если налево?

— Развязку на Левый Берег, мост.

— А Иртыш видишь?

— Вижу.

— А телевышку?

— Да.

— А остановку?

— Вижу.

— А теперь скажи, про что я не спросила.

Лена размышляла секунды две.

— Еще три остановки?

— Нет.

— Ну тогда… переход?

— Нет.

— Пиццерию?

— Не гадай. Тут все элементарно. Я не спросила про людей.

Что-то в этой простой фразе — может быть, тон, каким она была произнесена — заставил Лену обернуться к Карине. Та стояла на черном поле крыши, в своем рыжем, раздуваемом ветром сарафанчике, в веревочных босоножках, скрестив руки на груди. Лена не могла видеть ее глаз, но девушке чудилось, что в них насмешка и неодобрение. Тогда Лена даже слегка рассердилась — еще чего, учить ее вздумали!