Страница 105 из 113
Уже несколько позже, когда все расходились по домам после игры (Хайдерих выиграл: как ни странно, в преферанс он был признанным чемпионом, несмотря на свой вечно неуверенный вид — а может быть, и благодаря ему), Алекс тихонько спросил у Огдена, надевая в прихожей пальто:
— Простите, а какой третий тип алхимии вы имели в виду?
— Мммм… я бы назвал ее эзотерической, — Огден улыбнулся. — Изменения душ… перенос… То, завесу над чем нам лишь приоткрыли Элрики. То, чем занимается мой друг Габриэль. И было бы любопытно знать, как соотносится с этим Философский камень и красная вода. Почему для их получения требуются жизни живых, более того, разумных существ?.. Почему не годятся животные, растения?.. Параллельные миры — путешествия в них, похоже, лежат на стыке алхимии второго и третьего типа.
— Вы думаете, это все еще вопросы алхимии? — тихо спросил Алекс.
— Ну не религии же.
— П-при всем уважении, сэр… Я б-бы сказал, что речь здесь идет о неких более глубинных законах. Да, алхимия имеет связь с ментальностью человека, но она имеет не меньше связей с иными науками — и зря мы так упорно отворачивается от физики. Мне показывали к-кое-какие засекреченные отчеты. Возможно, если бы занялись исследованием к-космического пространства, мы узнали бы много интересного. Вот, скажем, магнитные поля планеты — они могут оказывать очень интересные влияния на процессы трансмутации. А к-как дела с алхимией обстоят на других планетах системы?.. Мы знаем, что жизни на них нет, но…
Огден развел руками, признавая возможную правоту оппонента.
— Чем дольше я живу, Алекс, тем больше понимаю, как мало мы знаем. Пожалуй, как бы далеко мы ни зашли, мы всегда будем оставаться только в начале пути. И это прекрасно. Вы молоды; вам еще не понять, насколько прекрасно.
— Тебе надо радоваться, — сказал Эдвард Альфонсу. Над парком, над синеватыми пиками елей кружили вороны. — Ты обнаружил это вовремя. Представь, что было бы, задержись бы ты там подольше?..
— И все же я чувствую не только облегчение… — задумчиво произнес Хайдерих. — Ты знаешь… Никто из нас не может жить вечно. Я не очень боюсь смерти. То есть нет, боюсь, конечно, но… как бы тебе сказать?.. Я бы скорее…
— Ты бы, скорее, пренебрег риском погибнуть, но сделал бы что-то важное и нужное, или спас бы кого-то, кто тебе дорог, — закончил Эдвард. — Ага, знаю. Сам такой. И Ал такой.
— И мой друг Эд Мэтьюз, — улыбнулся Хайдерих. — Все мы такие. А так у меня странное чувство: как будто я сам напросился участвовать в чем-то нужном и важном, а потом сбежал с полдороги. И только потому, что у меня, видите ли, голова закружилась.
— Ага, температура поднялась и волосы полезли, — язвительно закончил Эдвард. — Не пори чепухи. Твоя безвременная гибель никакой бы пользы для науки не принесла.
— У меня не полезли волосы, — заметил Хайдерих. — И… да, я понимаю, что единственным выходом было уйти. И все-таки… я хочу вернуться домой, Эд. Здесь у меня с самого начала было чувство, что я иду по горящим углям, и чем дальше, тем больше. А твой брат там, у нас, если он жив, наверняка проходит через то же самое. А я ничем не могу помочь ни себе, ни ему, ни нашим семьям. Тут же случай представился, а…
— Но, как выяснилось, ты действительно шел сквозь огонь, — сжав зубы, произнес Эдвард. — Невидимый. Если он превратит тебя в головешку, пользы не будет, говорю снова. Сколько я еще раз должен это повторить?..
— Да ладно, трех раз хватит, — усмехнулся Хайдерих. — Эд… Слушай, ты прости меня.
— Идиотизм, — сердито отозвался Эдвард. — Это уж мне следует просить прощения. Это я втянул Ала в это дерьмо. Если бы не я, не было бы ни взрыва… ничего. А ты иди домой… ну, то есть к нам. Вид у тебя неважный.
— А, — Хайдерих улыбнулся. — Буду ночевать на диванчике в кухне. Как я понимаю, в гостиной там у них все еще живет Рассел Трингам?.. Для поднятия морального духа?..
— Выгони, — мстительно сказал Эдвард. — Пусть разбирается со своими пассиями, что дежурят у него под дверью. Хватит ему уже жарить моей жене яичницу по утрам!
— И что, вкусно готовит?.. — заинтересовался Альфонс. — Ради вкусной домашней яичницы я даже готов спать на диванчике на кухне.
— Да иди ты!
И оба рассмеялись.
— Тебе нравится эта шляпка? — спросила Уинри.
— Замечательная шляпка, — ответила Мари, не кривя душой.
Шляпка и в самом деле была исключительная: белая такая, с пушистым фиолетовым пером на тулье.
— Кич, — решительно заявила Уинри, отложив шляпку в сторону.
— Как это кич?! — возмутилась продавщица. — Вы только посмотрите на…
— Да нет, шляпка хорошая, — махнула рукой Уинри, — я имею в виду, что я в шляпке — это кич. Сроду не носила шляпок с перьями.
Мари только вздохнула.
— Есть множество вещей, которые мы сроду не делали.
— Дай-ка я примерю, — застенчиво произнесла Ческа. — Я тоже никогда в жизни не мерила таких шляпок…
А Мари так и не ударила Жозефину Варди, хотя ей очень хотелось.
Государственную преступницу содержали весьма прилично. Небольшая, но чистая камера с белыми стенами, низкая и узкая, но застеленная веселеньким постельным бельем с пчелками кровать. Имелся даже небольшой письменный стол, на котором стояла вазочка с засушенной мимозой. Если бы не решетка на окне, можно было бы подумать, что вы оказались в какой-то стесненной в средствах провинциальной больнице… и то, больница больнице рознь, в некоторых и решетки на окнах присутствуют.
Когда Мари вошла, Жозефина Варди сидела на кровати в свободной позе и смотрела на солнечный луч, падающий из этого самого окна. В луче, как водится, танцевали пылинки.
Мари с неприятным чувством подумала, что эта женщина и впрямь на нее похожа и, наверное, Мари такой и станет в старости. Или нет, не станет. Жозефина была очень стройна, даже худощава, Мари же отличалась спортивной комплекцией, и знала за собой легкую склонность к полноте, которая с годами наверняка проявится сильнее… мама ее, например, насколько Мари помнила, была довольно пухленькой особой. У Жозефины был очень умный, пронзительный взгляд, который буквально ошеломил Мари, едва она увидела свою тетку. Сама Мари, увы, блестящим интеллектом не отличалась. Наконец, Жозефина неповторимо иронично улыбалась, а Мари сомневалась, что ее лицевые мышцы когда-либо будут способны на столь впечатляющую мимику.
— У вас двадцать минут, — сказал охранник, закрывая за Мари дверь.
— Спасибо, — ответила Мари уже в пустоту.
Несколько секунд они молчали. Жозефина с улыбкой разглядывала Мари, Мари разглядывала Жозефину. Потом Мари сказала:
— Знаете что, я, пожалуй, сяду. Ноги затекли.
Отодвинула стул и села. Стул оказался дьявольски неудобным — по крайней мере, для нее. И низким. Непонятно, как потом с него вставать.
— Ну вот я тебя и вижу живьем, — сказала Жозефина. — Очень приятно, Мари. Ты здорово похожа на своего отца.
— Спасибо, — ответила Мари. — К сожалению, я плохо помню родителей.
— Мне очень жаль, что я не знала о твоем существовании. Я всегда не слишком хорошо ладила с детьми, но ради ребенка Жана я бы постаралась. Я ведь всегда очень его любила, знаешь ли.
— И поэтому вы попытались меня убить? — спросила Мари. Спросила без гнева: ей действительно было интересно.
— И ты туда же… — вздохнула Жозефина. — Из чего я заключаю, что эти умницы-аналитики мне не поверили. А ведь я рассказывала им все абсолютно честно. Поименные списки организации?.. Пожалуйста. И где лежат, и кого сама помню. Источники финансирования?.. С премоим удовольствием. Зарубежные контакты — все как на духу! И насчет тебя я тоже говорила правду: Мари, мне и в страшном сне не привиделось бы, чтобы я — и вдруг приказала тебя убить! Ну, сама подумай, не глупость ли это?.. Чем ты можешь мне помешать, повредить?.. Чего ты знала такого, чего весь Маринбург не знал?.. А вместе с тем, уничтожить дочь Жана — да ни за что на свете! Я бы тебя холила и лелеяла, честное слово. Это он порвал со мной всякие отношения, а не я с ним.