Пора хризантем

Макар Савельевич. Как зачем? Дома его можно заместо собаки или кошки держать.

Вера Александровна. Ну, сказали вы, Макар Савельевич. Кошку погладить можно, а попугай? Сидит, небось, в клетке, да глупостями выражается?

Макар Савельевич. Не, тот бродяга умный был. У Осипенко по квартире, как по улице летал. И, не поверите, Вера Александровна, нахальный был такой. Сядешь за стол, а он, бандит, тебе сразу на плечо усядется так, что его не достать. Потом ты вилку возьмёшь, а он по твоей руке и к вилке. Сам одной лапой за руку, а другой твоё мясо хвать и полетел. Представляете, нахал. И главное, что мы едим, то и он. Что на столе стоит, то всё его.

Вера Александровна. И зачем же такую тварь в квартире держать? Кошку поругаешь, и то понимает.

Макар Савельевич. Что же непонятного тут? Ни у кого же такого обормота нет. А вы скажите мне, как ещё прославиться? Обзаведись такой тварью и пожалуйста, все о тебе рассказывать начнут. А он такой прынц заморский, в цирке таких не сыщешь.

Вера Александровна. Нет, я этого понять не могу. Если бы я кого завела, так лучше курочку, или утку. А от этого какая польза? Да ещё он тебя, хам, и не уважает.

Макар Савельевич. Это, Вера Александровна, вы точно говорите, уважения от него вы не дождётесь. Он себе на уме. И ведь знает, тварь, сколько за него заплатили, и потому суп из него не сварят. Однако ж Осипенко за ним не углядел.

Вера Александровна. Как?

Макар Савельевич. Понятно как. Отчалил через форточку.

Вера Александровна. А потом?

Макар Савельевич. Попервой с воробьями во дворе какие-то свои дела обделывал.

Вера Александровна. А зимой примёрз, наверно?

Макар Савельевич. Он-то примёрз? Я же говорил вам, он не дурак. Ясное дело, к себе в Гвинею и улетел. Живёт там в своём Конакри, небось в самом центре, и в ус не дует. Он-то стервец знает, у кого мясо можно свиснуть, а у кого ещё что.

Вера Александровна. Да, завидую я вам, Макар Савельевич. Вы весь мир повидали, а мы тут сидим сиднем в своём Новоапрельске, и у нас никогда ничего не происходит. Хоть бы шторм какой налетел, да крыши бы посрывал. Хоть об нём потом потолковали бы.

Макар Савельевич. Ну, нет. Он здесь не к чему.

Вера Александровна. Вы, Макар Савельевич, своим черноморским взглядом верно заметили, город у нас совсем небольшой. И то, что у нас люди помирают от скуки. Иной раз сидишь и не знаешь чем занять себя. Вчера вытерла пыль, сегодня вытерла пыль, и что с того? Вот и про меня вы, наверно, подумали, что и я, самая-самая обыкновенная.

Макар Савельевич. Ну, зачем вы, Вера Александровна, на себя наговариваете? Вы женщина положительная. Мне с вами приятно.

Вера Александровна. А мне, Макар Савельевич, скажу вам, иной раз так хочется встретить какого-нибудь необыкновенного человека, вроде вас.

Макар Савельевич. Приятно от вас это слышать. Хотите, Вера Александровна, подымим паруса с вами, и помчим с попутным ветерком до самого Краснодара. Бывали вы хоть раз в Краснодаре?

Вера Александровна. Нигде я не была. Да и как бросить нажитое. Иногда даже хочешь сделать какой-то шаг. А потом подумаешь, и становится боязно. Без крыльев-то не полетишь.

Макар Савельевич. Это поначалу опасаешься. А потом включай лебёдку и поднимай якоря. Вы поверьте мне, Вера Александровна, человеку, который повидал весь свет, лучше улицы Красной в Краснодаре нет. Если при вас кто другую какую улицу хвалить начнёт, не верьте ему. Врёт. (Уходят).

# 12 #

Игнатий стоит у стола, к дому подходит Окуньков.

Окуньков. Здравствуйте!

Игнатий. Рад вас видеть. Всем хватило сборников?

Окуньков. Хватило. А ещё наши альманахи разлетелись, как птицы. Хочу вас обрадовать, наших авторов уже читают в и Орле и в Магадане. А один экземпляр, не поверите, вчера в Израиль улетел.

Игнатий. Будем готовить ещё что-то?

Окуньков. Конечно. Планирую напечатать воспоминания. Мне не даёт покоя мой дневник. Хочу обнародовать бесценные записи о юности, о молодости и так далее.

Игнатий. Вы правы. Всё забывается.

Окуньков. Это бремя я взвалил на себя, благодаря Герману Ефимовичу Крапченко. В своё время он подсказал мне эту идею. Я в то время был ещё молодым собкором. И он сказал мне тогда, - Сева, он меня Севой называл, Сева, всё пиши, записывай каждый день. Потом твоим записям не будет цены.

Игнатий. Надо же?

Окуньков. Я напишу о Николае Николаевиче Лужине и про самого Пётр Никифорович Четвергова. Это он, Пётр Никифорович, стал для меня, тогда ещё молодого поэта, можно сказать, крестным отцом. Он, взял меня и как мокрого щенка за шкирку, бросил в мутные, простите, в бурные воды новоапрельской поэзии. Там будет много любопытного. И уверяю, вы об этом нигде больше не узнаете.

Игнатий. Занятно.

Окуньков. Вот, если вам интересно, буквально несколько слов. (Читает). "28 ноября - обед у Василькова. Его жена встретила меня весьма радушно. Она предложила мне тапочки, за что я ей был глубоко благодарен. Стол был накрыт на четверых. Васильков был в бодром настроении, он старался шутить, рассказывал нелепые истории из Ляпкинской жизни. Но у жены по каждому вопросу непременно был собственный взгляд, из-за чего они постоянно ссорились".

Игнатий. Я прочитаю обязательно.

Окуньков. Да. Конечно. (Продолжает). "К столу жена Василькова подала селёдку с пюре, да ещё резаные помидоры. Обед прошел весьма занимательно. Правда, сам Васильков, был уже на взводе. Он бунтовал, негодовал, бичевал так, будто вокруг него стояли внимающие ему ученики. Во время нападок на своих незримых противников он успевал проглатывать содержимое тарелки. В тот вечер он был дерзким и даже гневным. Потом от обличения он устал, как бы обмяк и умолк. Видимо разоблачения отняли у него слишком много сил. Любопытно, но в тот день я почему-то не заметил, когда он успел переодеться.

29 Ноября. Во время нашей встречи Перельняк был резким, быть может, даже грубоватым. Хотя вначале, мне показалось, что он был в отменном настроении..."

Игнатий. Хорошо, приносите всё, я внимательно прочитаю.

Окуньков. Почитайте. Надо знать наших. А я, с вашего позволения, ухожу. Не забыли, сегодня у нас литгруппа? Мы вас на ждём.

Игнатий. Да. Я следом.

(Окуньков уходит, Игнатий кладёт рукопись в портфель и собирается уходить).

Из дома выходит Виктория.

Виктория. Игнатий, ты куда?

Игнатий. На литгруппу.

Виктория. Не опоздаешь? Тебе же к десяти.

Игнатий. Я мигом.

Виктория. Подожди, дай на тебя посмотрю.

Игнатий. Ну?

Виктория. Зачем ты опять достал этот зелёный галстук. Я же сказала тебе, не одевай его. Ты в нём как гусь лапчатый. Одень, тот, что я купила тебе.

Игнатий. Хорошо. (Берёт другой галстук).

Виктория. И новую рубашку в клетку одень? Ты без меня даже рубашку выбрать не можешь. Почему я за тебя, Игнатий, всегда думать должна.

Игнатий. Ты же прошлый раз сказала белую?

Виктория. Ладно. (Повязывает галстук). И надо было белые джинсы одеть. Зачем мы их купили?

Игнатий. Другой раз, хорошо?

Виктория. Хорошо. И не сутулься там.

Игнатий. Целую.

Виктория. Иди.

# 13 #

Возле дома Веры Александровны приготовления к отъезду. Кроме Веры Александровны Марина, Игорь, Анатолий и Макар Савельевич. Виктория и Игнатий возле своего дома и на соседей не обращают внимания.

Марина. Мама, тебе не боязно свой дом оставлять? Ты до сих пор нигде, кроме своего города не была.

Вера Александровна. А чего мне бояться. Вы уже большие. Имею я право хотя бы в старости пожить для себя?

Марина. Всё-таки Краснодар - чужой город.

Вера Александровна. А Макар Савельевич, мой ангел хранитель, для чего?

Макар Савельевич. Не переживайте, Мариночка. Я для вашей мамы обеспечу порядок краснофлотский. (Поёт:) Дорог мне кубрик матросский, скромное наше житьё. Самое синее в мире...

Анатолий. Мама, зачем ты столько вещей набираешь? Кастрюли...

Вера Александровна. В хозяйстве всё надо.