Страница 20 из 49
Щеки девушки залил малиновый румянец, её тёмные брови задрожали.
— Орфография у меня ничего себе, Геннадий Иваныч, — процедила она, — я не рябая, не косая, не суглобая… И потом, и потом подучилась бы я, може, Геннадий Иваныч. То лето вы заниматься со мной было стали…
Девушка не договорила и потупилась.
Учитель окончательно растерялся.
— Вот то-то тебя не подучишь! Прости меня, Малиновка, но ты ужасно бестолкова! Вспомни прошлое лето. Помнишь, я диктовал тебе у Косого оврага? Два раза в неделю ходил туда и диктовал. И помнишь, как ты раз написала? Во-первых, аршинными буквами; ну, это оставим! Во-вторых, «Птицка Божiя ни знайѣтъ», ай и ять! Вместо а и е! Малиновка, ведь это ужас, что такое!
Учитель укоризненно покачал головой. Девушка стояла перед ним, виновато потупив глаза. Она хотела что-то сказать, но молодой человек перебил её.
— Видишь, тебе и самой стыдно. Ай и ять! Как же я возьму тебя после этого замуж? Нет, Малиновка, жена учителя должна быть грамотной!
В глазах девушки блеснули слезы.
— Подучилась бы я, може, Геннадий Иваныч! — повторила она, теребя кофточку.
Учитель досадливо махнул рукою.
— Ну, чего подучилась, ну, чего подучилась! Малиновка, что ты мне говоришь! Ну, как ты напишешь «ѣхалъ»? Ну, говори! Какое е?
Девушка посмотрела в бок, на ствол молодой липки, а потом себе под ноготь.
— Е приворотное, — с трудом вытянула она.
Учитель чуть не подскочил.
— Ай-ай, Малиновка, как тебе не стыдно, голубка! Какое это е приворотное? Что это за буква? Из какого алфавита?
Девушка всхлипнула. Учитель взял её за руку.
— Ну, не плачь, полно! Ты, может быть, хотела сказать э оборотное?
— Да.
— Ну, вот, то-то и есть, и закатила бы рюху!
Геннадий Иваныч минуту помолчал.
— А табличку умножения, — добавил он вздыхая, — мы учили, учили да так и бросили. Головка у нас не так устроена, чтобы что-нибудь запомнить! Нет, Малиновка, придётся мне — хочешь не хочешь — на батюшкиной дочери жениться! Она в епархиальном училище, Малиновка, полный курс прошла!
Девушка испуганно взглянула на молодого человека.
— Я теперь, Геннадий Иваныч, «знает», как следует пишу, — з-н-а-е-т, — торопливо назвала она все буквы.
— Я зимой, Геннадий Иваныч, — добавила она с той же торопливостью, — по целым дням над книжкой коптела. Сидишь, сидишь, бывало, пока в сон не бросит. Читать бойко стала, тятенька хвалит; умница, говорит!
Малиновка понурила смуглую головку и тронула рукою лифчик.
— Я табличку умножения даже, Геннадий Иваныч, знаю.
Молодой человек повеселел.
— Разве?
Девушка перекрестилась:
— Как перед Истинным.
— Божиться всё-таки не надо!
Геннадий Иваныч опустился на пенёк и пригласил девушку. Малиновка опустилась на траву ног.
Учитель сделал серьёзное лицо.
— Пятью пять? — спросил он строго.
Малиновка посмотрела на небо.
— Двадцать шесть, — сказала она
Геннадий Иваныч порывисто встал с пенька.
— Так и знал, так и знал! Ах, Малиновка, Малиновка!
В глазах девушки блеснули слезы.
— Ну, двадцать четыре, — прошептала она.
— Так и есть так и есть — шептал учитель, вздыхая, и взволнованно ходил по луговине.
У Малиновки задрожали веки; на её лбу выступил пот.
— Да как же, Геннадий Иваныч, — плаксиво сказала она, — может, это… А вот трижды четыре, — добавила она уже радостно, — я знаю! Трижды четыре будет тридцать четыре!
— А пятью пять — пятьдесят пять? — сердито буркнул учитель издали и подошёл к девушке.
— Нет, Малиновка, я не могу жениться на тебе; ведь ты даже пятью-пять не знаешь!
Девушка заплакала, встряхивая круглыми плечами. Геннадий Иваныч минуту подумал.
— Ну, а Закон Божий ты проходила?
Малиновка всхлипнула.
— Проходила, Геннадий Иваныч, да не больно шибко.
— До каких пор?
— До потопа, Геннадий Иваныч.
На лице молодого человека отразилась мука.
— Ну, вот, то-то и есть, только до потопа. До потопа у меня в школе вот такие ребятки знают!
Учитель показал рукою на аршин от земли.
— Нет, Малиновка, прощай. Как мне ни тяжело, а мы должны расстаться!
Молодой человек пошёл к дорожкам. Девушка зарыдала. Геннадий Иваныч возвратился к ней.
— Ну, хорошо. Сколько у Ноя было сыновей?
Малиновка сразу перестала плакать.
— Пятеро, Геннадий Иваныч.
— Пятеро, пятеро, — прошептал учитель, укоризненно качая головой.
Девушка робко смотрела в его глаза.
— Как же, Геннадий Иваныч: Сим, Хам, Каин, Авель и Афет!
— Афет, Афет! — передразнил её учитель. — Ах, Малиновка! Малиновка! А. Фет был поэт, а не сын Ноя. Афанасий Фет. Глупая, что мне с тобой делать?
Молодой человек взял девушку за руку. В его глазах стояли слезы. Он обнял девушку.
— Нет, Малиновка, мы не пара! Прощай, голубка!
Девушка прижалась к нему, вздрагивая и плача.
«Какая она хорошенькая, — думал Геннадий Иваныч, — а я должен покинуть её. Иначе меня все засмеют! Да и самому как-то неловко, ничего-то она не знает!»
— Прощай, голубка!
Учитель вздохнул, побледнел и потихоньку высвободился из сильных объятий девушки. Он сел на дрожки и тронул лошадь. Колеса запрыгали по колеистой дороге. Девушка, рыдая, смотрела, как расстояние, отделявшее её от учителя, постепенно увеличивалось.
Сейчас дрожки скроются за поворотом, и она никогда, никогда больше не увидит Геннадия Иваныча. Сердце Малиновки заколотилось, как пойманный заяц, на неё напал ужас. Она не выдержала и побежала за удалявшимися дрожками, дрожа всем телом, рыдая и повторяя:
— Вернитесь, Геннадий Иваныч, миленький, вернитесь! — Но учитель не останавливал лошади. Крики девушки волновали его до слез, он готов был разрыдаться и напрягал всю свою волю, чтобы сдержаться и не вернуться назад.
Дрожки скрылись за поворотом.
— Вернитесь, Геннадий Иваныч, миленький!..
Девушка упала ничком на влажную от росы траву, теребила свои чёрные волосы и билась о землю.
В лесу стоял весёлый день, солнце ласково пригревало землю, жизнерадостные птички свистели, звенели, чирикали по кустам, а Малиновке казалось, что её опускают в тёмную, холодную могилу.
— Миленький, — рыдала она, колотясь всем телом, — ведь я же выучила до потопа, за что же ты меня бросил? Сим, Хам, Афет! Ужели же он бросил меня через вас проклятущих! Зачем же я над вами всю зимоньку билась?
В лесной хате было темно. Малиновка лежала на кровати, но не спала; она много плакала за день, и её глаза опухли. Девушка никак не могла примириться с мыслью, что никогда больше не увидит учителя, что он уйдёт от неё к какой-то поповой дочери, которая любит его наверно меньше Малиновки. Девушка ворочалась с боку на бок. «Господи Боже мой, — думала она, вздыхая и ежеминутно готовая заплакать. — Почему я не знаю таблички умножения? И что я такая за несчастная уродилась!» А отец Малиновки лежал за перегородкой; он тоже ещё не спал и по своему обыкновению рассказывал на сон грядущий эпизоды из своего прошлого.
— Была у нашего барина, Малиновка, борзая сука Сударка, белая в чёрных крапинках, красивая, резвая, а щипец, что твои ножницы! Эту самую Сударку выменяли мы с барином на две девки. И действительно, стоила она того! Сама подумай, ну, могут ли хоть бы даже и две девки под самой опушкой без единой угоночки зайца царапнуть? До разу? Могут? Даже хоть бы и две?
Старик замолчал, потому что скверные часы, висевшие в хатке, принялись кряхтеть, как собирающаяся закашлять старуха. Часы, наконец, понатужились и отзвонили. Малиновка вскочила с постели. «Десять часов, — подумала она, — сейчас Геннадий Иваныч возвращается от поповой дочери». Девушке захотелось, во что бы то ни стало, идти к проезжей дороге и встретить учителя Может быть, она ещё сумеет разжалобить его сердце. Малиновка взяла ружьё, тихонько отворила окошко и осторожно, боясь дышать, выставила одну ногу за подоконник.