Страница 9 из 19
______
Поскольку тело, согласно средневековым представлениям, не может быть просто материальным объектом, но также представляет собой вместилище души, доктор Мецлер рассуждает о соотношении между красотой, уродством и грехом. Уродство - это антитеза красоты, не так ли? Умберто Эко считал, что уродство - это "дисгармония, которая разбивает правила пропорции, на которых базируется физическая и моральная красота, или отсутствие чего-то, чем создание должно обладать согласно законам природы" ("On Beauty", by Umberto Eco).
Тем не менее, искусство может описать уродливые вещи красиво. Таким образом, то, что уродливо в природе, может оказаться красивым в искусстве. Моим личным примером может быть герой "Собора Парижской Богоматери" - Квазимодо. Или герой книги Алана Маршалла "Я умею прыгать через лужи". Никто не может усомниться, что Квазимодо был сформирован именно уродцем, и вряд ли кто будет утверждать, что полиомиелит оставляет свою жертву красивой в классическом смысле. Тем не менее, искусство сумело представить нам людей за их внешней формой, сделать их яркими, привлекательными, достойными уважения. Примеров же уродства, скрывающейся за внешней красотой, в литературе и вовсе масса.
Следовательно, всё зависит от детальности описания? И вообще, что есть красота? Св. Бонавентура (Джованни Фиданца), теолог и мистик, писал, что "мы можем сказать, что изображение Дьявола красиво, если оно хорошо представляет порочность Дьявола, и, как следствие этого аспекта, вызывает отвращение".
Как уже говорилось ранее, Средневековье не было продолжением Античности, что и делает его таким сложным для понимания. Нет, Античность не была в этот период забыта, но она осмысливалась и переосмысливалась. В частности, св. Франциск задумался над следующей проблемой: если Бог создал всё, откуда взялись Зло и Уродство? Он утверждал, что Красота - понятие весьма относительное. К примеру, обезьяна красива по меркам, применимым к обезьяне, но окажется уродливой, если к ней применить параметры красоты человека. Таким образом, Красота и Уродство могут существовать только в оппозиции друг другу. Без существования одного, другое не имеет смысла. Таким образом, Зло и Уродство - это обратное отражение Добра и Красоты. Зло существует для того, чтобы человек мог распознать Добро - и наоборот. Такую же пару представляют Красота и Уродство. Соответственно, именно потому, что Красота невозможна без Уродства, а Добро без Зла, Уродство и Зло получили своё место в том, что создал Бог. Но как же Бог мог допустить врождённые деформации? Какой смысл они имеют?
Св. Августин приходит к выводу, что божественное провидение хотело показать человеку: телесная красота - это меньшая красота, так как она может быть коррумпирована болезнями, болью, деформациями и потерей частей тела. Таким образом, человек должен стремиться к чему-то более вечному, нежели кратковременная физическая красота. И, как следствие, он утверждал, что красивая душа вполне может быть заключена в деформированном теле.
Епископ Гийом Овернский считал, что всё упирается в наше понятие пропорции. "Мы скажем, что трёхглазый человек, как и одноглазый, выглядят для нас неприятно. Один потому, что имеет слишком много против того, что принято считать правильным и подходящим, а второй - потому что имеет слишком мало". Следовательно, наши суждения о том, что красиво, а что уродливо, зависят от наших же идей о пропорциональности. То есть, весьма субъективны. А для созданной Богом Вселенной такие отклонения материи от субъективных норм вообще не имеют значения, так что Божественный План включает в себя всё.
Александр Гэльский развивает эту мысль, утверждая, что поскольку Зло, в конечном итоге, порождает Добро и дополняет Добро, то вполне можно сказать, что и Зло красиво как часть Божественного Порядка, который сам по себе красив. В понятие Зла Александр Гэльский вкладывает и несчастья человека, родившегося или ставшего инвалидом, потому что сама по себе деформация явно не рассматривается добром или красотой её носителем и окружающими. Но она может принести много добра, если только люди будут следовать Божественному Плану.
Томас (Фома) Аквинский, со своей стороны, был не настроен так уж безоглядно обнимать мир, и верить, что тот станет хорошим, если мы сами будем хорошими. Красота должна иметь первозданность и форму, рассуждал он. То есть, все красивые творения должны иметь все части, принадлежащие им по праву. Соответственно, деформированное тело - уродливо. Красота - это цельность и завершённость. Если нет завершённости, нет и красоты. Если нет цельности, нет красоты. То есть, Томас Аквинский был более настроен в сторону античных понятий пропорциональности и гармонии, но, будучи человеком своего века, включал в это не только телесное, но и духовное.
"Человеческое тело - это организм, структура которого соответствует требованиям к форме", - писал он. - "Если части тела, как то рука или нога, находятся в состоянии, соответствующем природному, мы имеем тенденцию к красоте". Только тенденцию, потому что на саму красоту влияет ещё и пропорция - то, как именно руки и ноги соответствуют друг другу и телу в целом. "Что касается души, - пишет он, - то характер её прикрепления к телу определяет её компонентный состав, как то безумие, или покорность, или всё прочее". По теории Томаса Аквинского, связь между телом и душой приводит к тому, что дисгармония в одном отражается в дисгармонии в другом. Впрочем, уродство (телесная нецелостность) он отличает от некрасивости (отсутствие пропорциональности телосложения).
Надо сказать, что взгляды Томаса Аквинского значительно отличаются от общего потока средневекового восприятия предмета, но одинок он в них не был. Фриар-доминиканец Ульрих Энгелберти (Ульрих Страсбургский), в трактате о божественной доброте касается также вопроса красоты и уродства. У него вышло, что деформация, как "деформированная форма", является разрушением подобающей формы сотворённых вещей. Тем не менее, Вселенная, включающая в себя примеры меньшей красоты и пропорциональности, лучше Вселенной, состоящей исключительно из образцовых творений. Причинами он называет то же, что и св. Августин. В общем, Ульрих Страсбургский считал, что хотя уродство и является противоположностью красоты, оно вносит свой вклад в красоту в целом.
_________________________
Разумеется, рассуждения о взаимном влиянии друг на друга микрокосма отдельно взятой человеческой единицы и макрокосма Вселенной, не могли не привести к попыткам провести своего рода аналогию между иерархией частей человеческого тела, и иерархией политического управления. Этим занялся Джон/Иоанн Солсберийский, прелюбопытнейшая личность.
Для начала, образование у него было исключительно качественное, учился он в целом лет двадцать у лучших учителей Европы, и лично был хорошо знаком с легендарными в церковных кругах деятелями. Что, впоследствии, привело его к конфликту с королём Генри II Плантагенетом, который (скорее всего, справедливо), видел в секретаре архиепископа Кентерберийского папского осведомителя. Во-вторых, англо-саксонское происхождение Джона из Солсбери предполагает, что своё образование он получил благодаря исключительным способностям, потому что к норманнской элите своего времени он не принадлежал, и никто его университеты не спонсировал.
Вопреки иногда высказывающемуся мнению, разногласия между прелатом и королём не возникли из-за раздора между Генри II и Томасом Бекетом. Джон из Солсбери покинул Англию за год до того, как Бекет расскандалился со своим бывшим другом. Очень может быть, что Джон уехал в аббатство святого Ремигия в Реймсе, где был настоятелем его университетский друг Пётр из Целлы, просто чтобы поработать спокойно над трудом Historia Pontificalis, в котором он, помимо прочего, очень детально разбирает процесс над Жильбером из Пуатье, которого Бернар Клервосский обвинил в еретическом толковании понятия Троицы. Джон отлично знал их обоих, причём с обоими был в достаточно дружеских отношениях, а с Жильбером ещё и учился у Пьера Абеляра. Да-да, того самого, который "Элоиза и Абеляр". Бедная Элоиза, к слову сказать... Тем не менее, Абеляр был великим учителем, и, похоже, враждебность Бернара Клервосского к Жильберу из Пуатье была направлена не столько на Жильбера (который, вообще-то, с лёгкостью логика доказал, что всё обвинение против него построено ни на чём), сколько на его учителя, Абеляра. Впрочем, вряд ли кто ушёл с процесса обиженным, потому что слушание аргументов и контр-аргументов, диспут толкований с цитатами и пояснениями, несомненно было величайшим представлением десятилетия.