Страница 12 из 61
Вокруг люди сидят. Говорят, преимущественно, на русском языке.
Антикайнен попытался вспомнить что-нибудь, но последнее воспоминание - это обед, весьма обильный, в Питере на Каменноостровском проспекте, организованный бывшей секретаршей Отто Куусинена Лиисой Саволайнен. А потом - пустота.
Свежее воспоминание - это жирный мужик с сальными губами. С него-то и началось новое для Антикайнена время. Но куда же, черт побери, подевалось старое?
- Это где ж ты так погулял, мил человек, что почти сутки колодой просидел? - спросил его тот же голос. Он принадлежал кряжистому мужчине уже далеко за пятьдесят. Говоривший сидел в проходе вагона, его лицо с окладистой бородой, круглое и будто бы всегда улыбающееся, выражало участие. Тойво также заметил, что почти все пальцы на его руках как бы укороченные - на каждом отсутствовали, по крайней мере, по одной фаланге.
- Так только на свадьбе можно погулять, - снова изрек он. - На чужой свадьбе. Правильно я говорю?
Он протянул руку и принял у Антикайнена свою медную, местами зеленоватую от патины, кружку. Продолжая смотреть парню прямо в глаза, мужчина улыбнулся вполне дружественно.
- Не знаю, - кое-как ответил Тойво.
- Так ты, вдобавок, нерусский! - сказал он. - Латыш, что ли? Или чех?
Антикайнен отчего-то не захотел говорить, что он, типа финн, что у них в Хельсинки не все свободно говорят по-русски, и, вообще, что он едет не в ту сторону.
- Не латыш и не чех, - пояснил Тойво, чтобы не обижать добродушно настроенного человека.
- Ага, вижу, - охотно согласился мужчина. - Давай, угадаю. Ты с Олонецкой губернии. Стало быть, карел. Так?
Антикайнен кивнул: "точно так". Его собеседник тоже кивнул, вполне удовлетворенный своей наблюдательностью.
- Знавал я олонецких егерей по службе, - повернувшись к прочим пассажирам, сказал он. Тем было, по большому счету, все равно. Но это не смутило рассказчика.
- Еще в японскую войну стояли они с нашим полком рядом в этой самой Маньчжурии. И генерал к ним всегда строго относился. Маннергейм его фамилия - генерала этого, - продолжил он.
- Олонецкие драгуны? - попробовал поправить его Тойво. Насколько он помнил, Карл Густав Маннергейм был драгуном, кавалергардом и полным дартаньяном.
- Нет - олонецкие егеря - все карелы поголовно. Маннергейм ими не командовал, у него свои имелись, как раз эти самые драгуны. Сам-то генерал по-фински не очень говорил: все по-русски, либо по-шведски. А вот его подчиненные были финнами. Ну, и русскими тоже. Так вот: карелов этих маннергеймовские солдаты и офицеры ни в грош не ставили. Типа - невежественные, дикие, с суеверием - нецивилизованные, одним словом.
Умные слова из уст беспалого рассказчика не казались нелепыми. Грамотный, вероятно, был мужчина.
- Олонецкая губерния - большая, считай, даже этой самой Финляндии побольше будет. Соседи, вроде бы, так не ладили они между собой. Уж коли попался драгунам егерь, жди беды. И язык-то похожий, и внешне одинаковая - "чухна белоглазая", так одни себя умными считают, а другие по дикости своей да древности - мудрые. Умным-то что нужно? Уничтожить мудрых. А мудрым? Не связываться с умными. Вот и беда.
- Какая беда? - заинтересовался Тойво, которого потихоньку отпускала головная боль.
- Резали финны карелов, будто недочеловеки те (к этому отношению между народами автор вернется чуть позднее, когда рассказ пойдет о "племенных войнах" 1919 года). А карелы, в ответ, отстреливали финнов. Русские, понятное дело, на стороне цивилизации. А Маннергейм пытался устранить междоусобицу, да как-то криво.
- Почему - криво?
- Ну, сам посуди: говорит, мол, учитесь у финнов, подражайте финнам, кланяйтесь финнам и в зад их непременно поцеловать. Тебя бы это порадовало?
Тойво в ответ только вздохнул. Ситуация понятна и многажды повторена: англичане и шотландцы, англичане и валлийцы, англичане и ирландцы, немцы и французы, немцы и голландцы, немцы и поляки, все вместе взятые - и русские. Сука-любовь! До гробовой доски.
Беспалый погладил свою ухоженную бороду, пробежал куцей пятерней по волосам и, словно бы, задумался о чем-то.
Антикайнен огляделся по сторонам, но никакой пользы от этого для себя не вынес - хоть тресни, не имел понятия, как сел в поезд, не мог вспомнить ничего, предшествовавшего этой посадке.
***
Обед, с ухой из форели, с киевскими котлетами и водкой в запотевшем графине, который организовала Лииса, показался ему некоторым образом странным: в стране разруха, гражданская война, от чего проистекал голод в чистом виде - а тут такое изобилие. Он не сомневался: был бы в стране голод в грязном виде - изобилие на столе было бы тем же.
Тойво тогда старался не очень сильно налегать на еду, хотя аппетит был на самом деле - зверский, а к водке отнесся с большим предрассудком, в то время как приведший его сюда Акку Пааси не отказывал себе ни выпить, ни поесть. Почему-то складывалось такое впечатление, что это - отнюдь не праздничное застолье, а вполне заурядная трапеза.
Говорили обо всем и - ни о чем. Пару раз Лииса интересовалась о планах на будущее самого Антикайнена. В первый раз он ответил уклончиво, мол, поживем - увидим. Акку трогал Лиису за коленку, и та смеялась, посылая высоченного и широкоплечего Пааси по-русски, в нецензурное пространство. Может быть, после выпитой рюмки водки, либо же, слегка осоловев от еды, Тойво во второй раз ответствовал более определенно: освободит свою Лотту и вместе с ней отправится туда, где море, где яхты, где нет ветра, где можно ходить по песку босиком и рыбачить на удочку, не считаясь со временем года.
- В Италию? - спросил Акку. - Туда, где "Буревестник революции" товарищ Максим Горький ошивается?
- Нет, - ответил Тойво. - Туда, где капитан Блад был рабом на плантации.
И тут же поспешно добавил, чтобы не ждать вопросов:
- Это герой романа Сабатини (на самом деле, конечно, книга Сабатини "Одиссея капитана Блада" вышла только в 1922 году). А место - остров Барбадос.
- Так все время море, круглые дни - яхты, из часа в час - безветрие, постоянно - босиком по берегу, неизменно - рыбалка - это же прискучит через неделю. А как же Революция, борьба, идеалы и все такое? - вроде бы невинно поинтересовалась Лииса.
- Ну, может быть, и надоест через неделю, но мне бы хотелось попробовать. Точнее - нам бы хотелось попробовать. А Революция от меня никуда не денется. Она перманентна, как утверждал Владимир Ульянов, всегда можно вернуться, если что.
- Возвращение в Революцию не всегда подразумевает, возвращению в ту Революцию, которой изначально поклялся служить до последней капли крови, - философски изрек Акку. - Можно и перепутать, оказавшись в контрреволюции.
Следовало, конечно, запомнить эти слова, да голова у Тойво была занята совсем другим.
- А что - на Барбадос теперь можно забесплатно отправиться? - лукаво поинтересовалась Лииса.
- У нас кое-какая финансовая договоренность с Куусиненом имеется, - ответил Тойво, не желая развивать тему про деньги. Получилось не слишком убедительно.
- Ну, Вилли Брандта (подпольное погоняло Отто Куусинена) попробуй еще отыскать, - засмеялся Пааси.
- Попробую, - тихо, но решительно заметил Тойво.
***
Между тем молчание в вагоне, видимо, прискучило беспалому, он тряхнул своей головой, словно отгоняя тяжелые мысли и сказал:
- Наш мир устроен Господом, но Господом ли этот мир обустраивается? Сто лет длилась ливонская война, двести лет избивают старообрядцев. Кто-то может сказать: зачем? Старое - не всегда плохое, старое может быть даже ближе к изначальной Истине, если она нам нужна. Я сам, как Салтыков-Щедрин, придумывал разные каверзы, чтобы не позволить старообрядчеству, как таковому, существовать. И дело не в имущественном достатке и длине бород, дело в том, чтобы сбить народ с пути, создать хаос. Знаешь, что такое "хаос"?
Тойво только неопределенно кивнул головой: вроде бы каждый это знает.