Страница 24 из 42
В воздухе над Эльтигеном одновременно участвовали в боях и с той, и с другой стороны десятки самолетов. Казалось, идет какой-то непрекращающийся бой и длиться он будет без конца. Но и в этом бою бывали случаи, когда он замирал, прекращался, словно лопалась какая-то гигантская пружина.
Вот эту пружину "порвали" однажды авиаторы Черноморского флота лейтенант Воловодов и воздушный стрелок Быков. Уже после штурмовки, когда боеприпасов не осталось вовсе, увидел Воловодов, что новая группа фашистских бомбардировщиков идет на позиции эльтигенцев. В этот день десантники отбили уже девятнадцать атак, а мужеству и терпению, казалось бы самому безграничному, тоже бывает предел. Воловодов это знал и направил свою машину прямо в лоб гитлеровскому бомбардировщику. Отважному летчику было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Да, звание было присвоено посмертно, но ведь героем он стал еще при жизни, в ее самые последние, самые короткие мгновения...
Через тридцать лет после войны рассказывал мне об этом подвиге его очевидец - участник эльтигенского десанта, бывший моряк Григорий Васильевич Севостьянов. Мы, уже седые, с орденскими планками на пиджаках, были тогда почетными гостями поселка Героевское, как теперь называется Эльтиген. Название, конечно, почетное, хотя и выговаривается с трудом. Да не в этом, в конце концов, дело. Капитан 2 ранга в отставке Севостьянов с супругой Надеждой Игнатьевной - тоже фронтовичкой - приехали не в Героевское, а именно в Эльтиген, чтобы поклониться праху своих боевых товарищей. Вот что рассказал Григорий Васильевич:
- Где мы сейчас стоим, лежали раненые. Нас было много: десятки, если не сотни. Я тоже лежал и смотрел в небо. Чуда уже надоело ждать, а чудом в нашем представлении тогда вот что было: если бы прорвались наши катера и вывезли нас... Наши очередную атаку отбили, а тут гул бомбардировщиков фашистских слышу, идут, значит, проклятые. И вдруг вижу, что наши "илюшины" пошли в атаку на фашистов как истребители. Догадываюсь, что, видимо, боеприпасов у них нет, они до этого момента немцев и румын утюжили. Отпугнуть, думаю, хотят, что ли? Но раздался огромной силы взрыв: наш "ил" врезался в фашиста на встречном курсе. Немец не сумел увернуться. Оба буквально на куски разлетелись. Вот тут, метрах в пяти от меня, колесо упало: не знаю, от нашего самолета нли немецкого... И после этого взрыва наступила странная для нашей огненной земли тишина. Словно время остановилось. И атак в тот день больше не было. А ночью чудо все-таки случилось: прорвалось несколько наших катеров. Тогда я уже без сознания был, очнулся только в госпитале, на Тамани...
К рассказу Севостьянова прислушивался стоявший рядом старик с изможденным болезнью лицом, тяжело опирающийся на палку. Вдруг он вступил в разговор:
- Вам повезло, здорово повезло. А мне чашу до дна довелось испить. Тоже лежал я, раненный, в окопе. Подошли к нам командиры, стали объяснять: так, мол, и так, пойдем сейчас на прорыв, как сами понимаете, тяжелораненых взять с собой не можем, тем более что сами идем, можно сказать, на верную смерть, поймите нас правильно. Мы правильно и поняли, попросили только немного боеприпасов оставить. С оружием-то было просто, его сколько угодно, а с боеприпасами - туго. Когда ночью десант прорвался к Керчи, на наши позиции немцы еще дня два боялись идти, не знали, что здесь только раненые, да большинство - тяжело. В контратаку мы подняться, естественно, не могли, а кто оружие в руках держал, те стрелять продолжали. Когда фашисты в Эльтиген прорвались, то многих тяжелораненых перекололи штыками, а тех, кто мог кое-как передвигаться, согнали в лагерь. Страшно об этом вспоминать...
До сих пор не могу простить себе, что не спросил, не записал фамилию этого десантника, а позднее встретить его мне не довелось. Хотя, может быть, и ему не слишком хотелось этого, ведь не дети, понимаем, что после фашистского лагеря последовали, скорее всего, другие лагеря.
Тогда, 5 декабря, десантники у Эльтигена еще держались. Группу "илов" повел туда Ишмухамедов. Я летел с ним. В общем, этот вылет мало чем отличался от других: сбросили бомбы на фашистские танки, на бреющем пронеслись вдоль переднего края, стреляя из пушек и пулеметов. Вдруг наш самолет вздрагивает. Вижу, что в правой плоскости зияет огромная дыра. Тамерлан выравнивает самолет.
У кромки моря разворачиваемся и снова - на врага. Справа и слева шапки разрывов фашистских снарядов. Вдруг разрывы как по команде исчезают, а это значит, что в атаку пошли "мессершмитты". Мы, стрелки, открываем по ним огонь.
Вижу, что замыкающего из пашей группы атакуют сразу два "месса". По одному из них стрелок замыкающего уже ведет огонь, а я сразу взял на прицел второго. Этот второй скоро отвалил, но первый продолжал наседать, а я никак не мог достать его очередью. Но Тамерлан маневрировал с размахом, и наконец этот "мессершмитт" оказался в моем прицеле. И на каком расстоянии - всего метров сто! С каким удовольствием я всадил в него очередь! "Месс" перевернулся в воздухе и камнем рухнул прямо в Чурбашское озеро. Такое ощущение было, словно хирургическую операцию произвел или зуб больной вырвал! Тамерлан кричит мне по СПУ:
- Молодец! Теперь следи за группой!
- Все на месте, но замыкающий, кажется, подбит. Снова команда Тамерлана:
- Подтянуться! Сомкнуть строй! На аэродром все идем на малой высоте, а замыкающий и вовсе вот-вот коснется винтом волны. И точно: летчик, видимо, попытался сесть на воду, но море мгновенно сомкнулось над подбитым "илом".
Когда мы приземлились, к нам подъехал на стартере командир полка. Тамерлан доложил так, как было положено - сначала о том, что задание выполнено, затем о сбитом мной "мессере" и только потом, что летчик Тихонов и стрелок Васильев погибли.
Было тяжело и горько. И радость от того, что сбил фашиста, растворилась в этой горечи быстро и без остатка. Тамерлан обхватил меня за плечи, но ничего не сказал. Даже находчивый Тамерлан слов найти не мог. Да и что тут скажешь?
Тихо было в этот вечер в столовой. Шутили, смеялись лишь тогда, когда не было потерь. Особенно часто подтрунивали друг над другом Тамерлан Ишмухамедов и Григорий Шупик. Как-то раз первым принялся за дело Шупик:
- Слушай, Тамерлан, почему у тебя на гимнастерке дырка для ордена есть, а ордена нет?
- Поторопился дырку провернуть. Думал, что раз представили, обязательно дадут. Но не дали. За непочтение к начальству.
- Расскажи, расскажи, Тамерлан! - послышалось со всех сторон.
- В прошлом году это было. Отбомбился я хорошо, даже очень хорошо отбомбился. Но и сам получил как следует. Зенитный снаряд разорвался возле самолета. Зубы выбило, лицо в крови. Думаете, почему я сейчас такой красивый? До пикировал тогда еще раз, эрэсы выпустил, из пулеметов пострелял. Как довел тогда самолет до аэродрома - помню, а вот как посадил его - совсем не помню. Говорили ребята: машина остановилась в конце аэродрома, мотор работать продолжает. Подбежали ко мне, из машины вытащили. Меня отправили в госпиталь, а представление к ордену - в штаб.
- При чем же тут непочтение?
- Слушайте и не перебивайте. Подружился я в госпитале с ребятами-истребителями. Захожу как-то раз к ним в палату, а там какой-то чин из штаба армии ребят распекает: как неправильно они бой ведут, как плохо технику используют. Даже в раж вошел. А те сидят смирные, как овцы, и слушают. Я не выдержал и брякнул с ходу, как в атаке: "Все вы умные тут командовать! Почему только сами не летаете?" Меня быстренько-быстренько из палаты выставили. Но чин злопамятным оказался. Когда ему понесли на подпись наградной лист на меня, так он на нем начертал: "Воздержаться, проявляет недисциплинированность!" Да еще нашему тогдашнему командиру полка за меня досталось. Так я и остался с дыркой на гимнастерке, да без ордена. Ладно, пошли спать!
И еще одна горькая весть: погиб командир эскадрильи истребителей Василий Петрович Шумов, наш дальневосточник, мастер воздушного боя. Он любил повторять: "Военных заповедей много, а главная, по-моему, одна - сам погибай, а товарища выручай, воюем-то мы все вместе, а не поодиночке". Именно так и поступил он в последнем своем бою.