Страница 51 из 100
Поедет царь в Петроград или не поедет? Когда он поедет? Не будет ли поздно? Что сделает генерал Иванов? Какое решение принять?
И стоит испуганный шалун посреди чужого сада и бормочет:
- Я не желаю бунтовать.. Я никаких революций не делал и делать не желаю...
* * *
ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Графу Фредериксу не повезло дважды - не повезло с фамилией и не повезло иметь дом напротив казарм Кексгольмского полка.
В то время, пока одна рота полка мужественно защищала здание Министерства путей сообщения, другие солдаты-кексгольмцы находили себе куда более увлекательные и безопасные занятия. И если часть солдат просто праздно шаталась по окрестным улицам, то другая часть поздно вечером начала собираться у дома Министра Двора и уделов Его Императорского Величества. Среди собравшихся перед домом ходили разговоры о том, что сам 79-летний граф Фредерикс находится в Могилеве с царем, а дома, кроме перепуганной прислуги да жены с двумя дочерями нет никого. А это создавало в головах собравшихся определенные перспективы.
Тимофей Кирпичников с тоской слушал очередного оратора, который, сняв шапку и мельтеша черными кудрями, взывал к толпе:
- Товарищи! Революционная справедливость требует от нас разобраться с этим гнездом предательства и мракобесия! Именно из-за таких вот жирных господ с немецкими фамилиями и терпит Россия поражение за поражением на фронтах! Именно такие господа, и царица - немецкая шпионка, и ведут вас на убой! Долой немецких прихвостней и да здравствует революция!
Кирпичников сплюнул, слушая восторженные и пьяные крики собравшихся на площади солдат. Среди общего гула были слышны отдельные возгласы: "Бей немецких шпионов!", "Пустить красного петуха!", "Революция!" и разговоры о том, что в таком большом и богатом доме наверняка нужно восстановить социальную справедливость трудовому элементу.
Однако идти вперед толпа пока не решалась, ибо ходили слухи об установленных в окнах и на крыше пулеметах, которые начнут стрелять, как только толпа двинется на штурм. Потому, подогреваемая выступающими и собственными криками, толпа пока лишь распаляла себя, заодно стараясь разглядеть эти самые пулеметы, не решаясь пока даже стрелять рядом с домом.
Но вот к дому подошла новая большая толпа расхристанных солдат и матросов, которая еще не была в курсе про "пулеметы" и сходу принялась бить в особняке окна и ломать двери. В адрес прислуги звучали требования немедля открыть, а иначе их сожгут к чертям собачьим вместе с домом. Кто-то из перепуганной прислуги все-таки не выдержал, и вот уже толпа революционных мародеров наполнила комнаты и коридоры особняка. Начался грабеж.
И если в первые минуты сего действа еще звучали стыдливые лозунги об "изъятии оружия" и "поиске шпионов", то позже подобными условностями никто себе голову не забивал. Кое-где уже начало гореть и дымом затянуло улицу.
На глазах у изумленного Кирпичникова несколько "агитаторов" еврейской наружности во главе с известным в Петрограде актером Мамонтовым-Дальским вытащили из особняка два громадных чучела сибирских медведей и потащили их к ожидавшему их автомобилю с красным флагом. И судя по выражению их лиц, тащили эти чучела они отнюдь не в музей и даже не в Таврический, а куда в более интересное и выгодное место.
Дом уже пылал подожженный сразу с нескольких сторон, из его окон и дверей выпрыгивали революционные элементы, не забыв прихватить с собой все самое ценное. К счастью для семейства графа Фредерикса, толпа была слишком занята спешной экспроприацией всего, что плохо лежало, и не обратила особенного внимания на старушку и двух сопровождавших ее женщин, которые спешно покидали родной дом через черный ход.
И не было до них никому никакого дела. Равно как и не было борцам с немецкими шпионами дела до того, что граф Фредерикс немцем и не был, а был наследником старинного шведского рода, служившего России уже не один век.
Да и какое это все имеет значение во время социальной революции?
* * *
МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Я вытащил часы и посмотрел время. Половина двенадцатого. Нужно торопиться. Дело не в том, что я не помнил точно, когда царь уехал из Могилева и где он сейчас. Эти данные из моей истории я знал. Но так ли это? Не изменилось ли чего? Ведь даже мои телеграммы, об эффекте которых я пока ничего не знал, могли как угодно изменить ситуацию.
Тем более, если относительно местоположения Николая Второго я мог уточнить, то вот о времени отъезда, возможно, точно не знает и он сам. И будет, мягко говоря, очень обидно и неприятно, если царь-батюшка изволит отбыть из Ставки прямо перед моим носом. Поэтому быстро застегиваю генеральскую бекешу и присоединяюсь к Горшкову, который уже ждет меня у дверей моего номера.
Внезапно в коридоре гостиницы появился офицер и направился к нам.
- Ваше Императорское Высочество! Штабс-капитан Григорьев, честь имею! Прикомандирован в ваше распоряжение вместе с авто по приказу генерала Лукомского.
Козыряю ему в ответ.
- Здравствуйте, штабс-капитан.
- Какие будут распоряжения, Ваше Императорское Высочество?
- Вы знаете, где сейчас Государь?
- Так точно! Их Императорское Величество изволят быть в своем кабинете во дворце!
Насколько я помнил из истории, царь в Могилеве располагался в губернаторском доме. Но хотите именовать дом дворцом, так ради бога. Во дворце, так во дворце. Как говорится, красиво жить не запретишь.
- Значит во дворец.
- Прошу в машину, Ваше Императорское Высочество!
* * *
ТЕЛЕГРАММА ГЕНЕРАЛА ХАБАЛОВА ГЕНЕРАЛУ АЛЕКСЕЕВУ
N615
"Число оставшихся верных долгу уменьшилось до 600 человек пехоты и до 500 чел. всадников при 13 пулеметах и 12 орудиях с 80 патронами всего. Положение до чрезвычайности трудное".
* * *
МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Машина тронулась и отъехала от парадного. Мы с Горшковым расположились на заднем сидении, а Григорьев сел рядом с шофером.
Внезапно впереди послышались какие-то крики. Сидящий рядом со мной пилот, к моему немалому изумлению, быстро вытащил из кармана шинели наган и взвел курок.
Шепчу ему на ухо:
- Вы реально опасаетесь нападения?
Тот пожимает плечами и вглядывается вперед сквозь лобовое стекло.
И вот в снопах света от фар появляются запряженные тройкой сани, из которых слышатся развеселые крики, женский смех и звон стекла.
Сани свернули к гостинице. В ночной тишине веселые крики смешивались с топотом лошадиных копыт и с их тяжелым дыханием. Из темных окон на выгуливающих дам офицеров смотрели удивленные лица. Их смех казался наигранным. Я даже мог предположить, что сейчас за темными окнами квартир многие недобро комментировали происходящее.