Страница 76 из 78
Антип слышал, что враги каждый день плетут в столице заговоры. Город был переполнен офицерами, юнкерами. Говорили, что на юге генерал Каледин собирает войска для похода на красную столицу, что союзники по войне — англичане, французы, американцы — тоже хотят послать свои войска усмирять большевиков.
Получив винтовку, Царь в тот же вечер отправился в наряд на Невский. Сверкавший зеркальными витринами проспект был похож на бушующее во время шторма море. Царь чувствовал на себе презрительные взгляды «чистой» публики, слышал злобные выкрики:
— Большевики! На мальчишках только и держатся.
Крепче прижимая к себе винтовку, Царь молча выжидательно поглядывал на своих товарищей красногвардейцев. Они отвечали ему выразительными взглядами, как бы предупреждая: «Держись, Антип! Не обращай внимания. Успокоить их мы в любую минуту можем!»
У здания городской думы стояли вооруженные студенты и офицеры. На рукавах у них белели повязки с красной надписью: «Милиция комитета общественной безопасности».
— Что-то замышляют, — переговаривались красногвардейцы, поглядывая на ярко освещенные окна городской думы.
Красногвардейцы не ошибались. Во всех трех этажах обширного помещения городской думы в этот вечер созревал заговор против молодой Советской власти. И тут, возле городской думы, Царь снова встретился со своим ротным командиром Кохманским.
Капитан Кохманский с белой повязкой на рукаве, мокрой от дождя, командовал отрядом из студентов и юнкеров. Он не узнал Царя, а Типка отвернулся и не подал виду, что знаком с капитаном. Только еще крепче притянул к себе за ремень винтовку. Он настороженно ждал, что же будет дальше. Слишком уж вызывающе контрреволюционеры начинали вести себя.
Но ничего в этот вечер и в эту ночь, когда Царь был в наряде, не произошло. А несколько дней спустя тишину осеннего хмурого дня прорезали заводские гудки, резкие и неровные, полные тревоги, призывавшие рабочий народ на борьбу. Царь только что вернулся домой. Схватив свою винтовку, он побежал обратно на завод.
Через час провожали его до Большого проспекта Фроська и Серега. Они пошли бы и дальше, но Царь не пустил их. Верные друзья Царя только крепко пожали ему руку и долго смотрели вслед, вслушиваясь, как в осенних сумерках раздается мерный топот ног и звучит песня: «Мы наш, мы новый мир построим...» В тот вечер десятки тысяч людей из рабочих предместий города шли в сторону Царского Села и Гатчины, шли на решающий бой с войсками Керенского, наступавшего на красный Петроград. На окраине города был слышен глухой гул отдаленной канонады, доносившейся с юга и юго-востока. За ночь все заборы и уличные фонари рабочих кварталов города покрылись свеженаклеенными листовками: «Красный Петроград в опасности! Все на защиту Петрограда! Все на борьбу с контрреволюционными силами Керенского!»
В эту ночь вместе с отрядом красногвардейцев Типка занял боевые позиции в районе Царского Села. В наскоро вырытых гнездах стояли пулеметы. Ощетинившись винтовками с примкнутыми штыками, находились в засаде красногвардейские цепи. Впереди в сумрачной мгле притаился враг — казачьи отряды и пехота Керенского.
Всю ночь до рассвета Царь с группой красногвардейцев дежурил на пригорке, всматриваясь и чутко вслушиваясь, не появятся ли вражеские войска. Но враг не показался. Утром красногвардейцы сами перешли в наступление. А в Петрограде уже грохотали орудийные залпы, трещали пулеметы и на улицах снова лилась кровь. Восстали юнкера в военных училищах. Контрреволюция наступала.
Только через неделю, когда войска генерала Краснова, поддерживавшие Керенского, были полностью разгромлены, Типка Царь, побывав и в Царском и в Красном Селе и в Гатчине, вернулся обратно в Петроград. На Большом проспекте возвращавшихся с фронта торжественно встречал народ. Пришли и скобари. Они видели, как по мостовой, гремя походными котелками и четко отбивая шаг, со вздыбленными штыками проходили красногвардейские отряды. Со своими боевыми соратниками прошагал и Царь.
— Ура-а! — кричали, столпившись на тротуаре, скобари.
Месяц тревожной жизни, когда Царь ни на один день не расставался с винтовкой, пролетел быстро. В начале декабря Царь, возвращаясь с митинга, задумчиво шел по Садовой. Его окликнули:
— Типка!
Царь оглянулся. На панели стояла старообразная женщина в темном вязаном платке, в короткой деревенской жакетке.
— Аксинья! — сразу узнал Царь бывшую судомойку в чайной «Огонек».
Они поздоровались.
— Все же приметный ты, не обманулась. Какой ты большой стал да бравый! — говорила Аксинья, во все глаза рассматривая Царя.
Он узнал, что Аксинья только недавно вернулась из деревни, куда по этапу ее отправили из Питера после ареста в Скобском дворце.
— А Гришу-то тоже тогда заарестовали, — сообщила Аксинья, — братана моего. Заарестовали его, что он был большевик. В тюрьме держали. Хотели на каторгу сослать.
Царь невольно вспомнил про приворотное зелье. Какой наивной показалась ему теперь затея с выдуманным Аксиньей приворотным зельем, которое он украдкой спрятал за божницу в комнате, намереваясь угостить им Фроську.
По панели текли вереницы людей. Аксинью и Царя толкали. Они отошли в сторону.
— А тетка... И-иваниха? Ее тоже тогда по этапу отправили? — спросил Царь, когда Аксинья кончила рассказывать про своего братана Григория. — А она где теперь?
Аксинья с недоумением взглянула на Типку.
— А ты, голубок, разве не знаешь? — спросила она и набожно перекрестилась. — Царство небесное ей...
— Умерла? — чужим голосом спросил Царь, сердце у него замерло.
— Когда высылать стали, — вспоминая, заговорила Аксинья. — еще в тюрьме она захворала. А как вышли на волю, перед высылкой-то, она совсем зачахла. Была у меня здесь на Песках родственница, к ней мы тогда добрели переночевать. Ее здесь, в Питере, на Смоленском кладбище, и похоронили. Все перед смертью тебя поминала, жалела.
Царь молчал. Суровая складка прорезала лоб, лицо у него потемнело. На другой день пришел он на кладбище, разыскал могилу по тем приметам, которые дала ему Аксинья.
На могиле ни креста, ни венка. Только чуть возвышался небольшой глинистый бугорок, заросший жухлой травой. Да немного в стороне росла молодая березка, голая и седая от зимнего инея.
Царь до земли поклонился праху Иванихи, вытер набежавшие слезы: ведь она заменяла ему мать. Потом зло огляделся по сторонам. По другую сторону дорожки шли буржуйские могилы за оградами, с лампадами на памятниках и металлическими венками. На одной из них Царь прочел:
Невинно убиенному за службу родине Андрею Грязнову.
Тут же под стеклом висела карточка моложавого полицейского в белом форменном кителе — бывшего околоточного Грязнова.
— С-собака! — прошептал Царь. — Сюда попал и тоже верховодишь.
Даже и после своей поганой смерти околоточный находился рядом с Иванихой, словно и на том свете не отпуская ее от себя. Царь рассердился. Недолго думая он распахнул незапертую дверку железной решетчатой ограды. Огляделся. «Не будешь стоять здесь», — решил он, наваливаясь на небольшой гранитный памятник, находившийся на могиле. Памятник поддался, сдвинулся с места. Пыхтя и обливаясь потом, Царь, с помощью найденного по соседству лома, все же перетащил гранитный памятник на могилу тетки. Сбил ломом ненавистную надпись и написал карандашом:
Вечная память Аграфене Ивановне.
Ниже мелкими буквами добавил:
Племянник Антип.
Подумав немного. Царь внизу более крупно написал:
Не трогать, охраняется революционным законом.
Еще раз низко поклонившись праху тетки, Царь ушел с кладбища.
Наступил наконец день, когда Ванюшка должен был покинуть Питер.
А на дворе Скобского дворца развертывались такие события, от которых у Ванюшки кружилась голова и уезжать не хотелось. Несколько скобарей возрастом постарше, чем Ванюшка, и Царь уже записались в Союз социалистической молодежи.