Саша Чекалин

Как только за ними закрылась дверь, Саша торопливо оделся, соскочил с печки. Наскоро накинув на себя пальто, он выбежал на улицу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Густая черная мгла окутывала село. И сколько Саша ни вглядывался и ни прислушивался, он так и не смог определить, в какую сторону повели отца. Рядом, у соседей, скрипели калитки, вспыхивали короткие резкие лучи электрических фонариков, слышались чужие голоса. Там тоже хозяйничали фашисты.

Постояв на дороге, Саша осторожно пошел было за группой солдат, но, убедившись, что с ними нет отца, вернулся обратно. Вдали, около кооператива, сверкнув фарами, протарахтела грузовая машина. Очевидно, отца увезли на этой машине в город. Вернувшись в избу, не раздеваясь, Саша присел па приступку, соображая, что же он теперь должен делать. На полу чернели следы от сапог, сиротливо лежала на лавке позабытая отцом шапка, пахло спиртом и бензином. Бабушка и дедушка беспокойно слонялись по избе, вполголоса переговариваясь. Бабушка плакала.

— Отпустят, — неуверенно говорил дедушка, остановившись около Саши. — В армии Павел не был, не красноармеец он. Отпустят.

— Чует мое сердце: не вернется он, — причитала бабушка, то подходя к двери, то снова возвращаясь к столу. — Не отпустят, — повторяла она, всхлипывая, — за сноху теперь ему припомнят… Всё припомнят.

Саша угрюмо молчал. Теперь стало ясно, что ночная облава в селе произошла из-за убитого им солдата. Мысленно он ругал себя, что поступил необдуманно. Нужно было оттащить труп врага подальше, замаскировать его, а не оставлять на дороге. Соблюдай Саша осторожность, не случилось бы ничего с отцом.

Спать уже более он не мог. Не зажигая огня, стал собираться. Шаркая валенками, подошел полуодетый дедушка.

— Я пойду, — сказал тихо Саша. — Отца, наверно, в город повезли… Я все узнаю, тогда вернусь…

Поцеловав на прощание деда, Саша осторожно, стараясь не шуметь, вышел из дому, зябко поеживаясь.

Чуть-чуть посветлело. В селе было пустынно, тихо. Нигде ни огонька, ни человеческого голоса. Только где-то за прогоном глухо прокричал петух, но ему никто не ответил, словно все остальные петухи в селе вымерли. Деревья, кусты и луговина перед домом были обильно покрыты капельками воды, поблескивавшими в седоватом, влажном тумане.

Саша вышел на дорогу в поле и остановился. Он еще не решил, идти ли ему в город или вернуться в партизанский лагерь.

Теперь, когда мрачная, черная ночь прошла, Саша не мог себе простить, что так покорно вел себя, не заступился за отца, тем более что у него с собой были две гранаты.

Медленно светало. Серые тени лежали в кустах. Клубился густой туман над черным незасеянным полем. Над телеграфными столбами, тревожно покрикивая, кружились галки, очевидно что-то почуяв.

Саша прошел немного, все еще нерешительно оглядываясь назад, и заметил на большаке в прояснившейся дали длинную колонну людей. Торопливо, стороной, кустами он пробрался к большаку.

Галки тревожились и кричали недаром. Затихнув, они сидели на мокрых черных столбах, как часовые, внимательно провожая глазами проходивших мимо людей.

Фашисты гнали пленных. Слышались отрывистые сердитые окрики конвоиров. Скорбная вереница измученных людей тащилась молча, тихо.

Такая же участь, если не хуже, может быть, ожидает и отца. А может быть, и он уже идет в этой колонне, угоняемый в проклятую неметчину? Саша пожалел, что нет винтовки и нет партизан. Разогнать бы конвойных… отбить своих…

И тут случилось неожиданное: один из пленных юркнул в кусты и побежал по кочковатому лугу к лесу. Сразу же застрочил автомат. Бежавший, вскинув руками, упал и больше не поднялся…

Когда пленных провели, Саша кустами пробрался к лежавшему на земле в неподпоясанной солдатской гимнастерке босому человеку.

Лежал он лицом вниз, широко раскинув руки, словно хотел обнять эту сырую суглинистую землю. Повернув его к себе, Саша понял: мертвый… и замер от удивления. Был тот очень похож на Ваню Колобкова, такой же круглолицый, кудрявый. А может, это он? Заросший бородой, осунувшийся?..

Саша решительно повернул к лесу. Теперь он больше не медлил ни минуты, стремясь как можно скорее добраться до партизанского лагеря, поставить в известность командира, попросить себе на помощь одного-двух партизан, возможно Митю и Алешу, и вернуться обратно отбивать отца.

По-осеннему было тихо в лесу. Только гулял ветер по верхушкам деревьев, где-то в стороне постукивал дятел да что-то поскрипывало.

До лагеря оставалось еще порядочно, когда он заметил на поляне, возле которой пробегала знакомая Саше тропка, под старой развесистой елкой черневшие остатки костра. Зола не успела остыть, еще тлели покрытые густым белым налетом угли. В стороне на примятом темно-зеленом мху валялся нарубленный ельник. Саша остановился, подозрительно прислушиваясь и оглядываясь. Не было сомнения, что здесь ночевала большая группа людей. Ясно, что это не партизаны. Партизаны не могли жечь костер в лесу вблизи лагеря. Исследуя землю вокруг, Саша нашел тряпку со следами запекшейся крови, обрывки газет, картофельную шелуху и самое главное — консервную банку с немецкой этикеткой.

«Немцы или полицаи!.. Значит, выслеживали партизан», — лихорадочно думал Саша, заметив, как глубоко отпечатались свежие следы на влажном глинистом косогоре. Один особенно заметный след оставляли тяжелые, подкованные гвоздями ботинки. «Немецкий», — снова решил Саша.

В другое время Саша пошел бы по следам, но теперь приходилось спешить… На опушке леса возле большой поляны, где нужно было пересекать проезжую дорогу, Сашу внезапно кто-то окликнул. Обернувшись, он увидел лесника Березкина.

Мысленно обругав себя за оплошность, Саша подошел к леснику. Березкин был связан с партизанами, это Саша хорошо знал, поэтому разговор сразу пошел по существу.

— С разведки? — словоохотливо спросил Березкин. — А я вот шагаю в город.

Одет он был в самом деле по-дорожному — в старый нагольный полушубок, в смазные сапоги, от которых попахивало дегтем.

— Зачем в город-то?

— Вызывают. Будь они прокляты! — Березкин озлобленно сплюнул. — Вызывают в эту, как ее… комендатуру.

Саша помолчал, думая, какое ему дело, что Березкина вызывают.

— Видел ваших… — продолжал Березкин. — Пошли в сражение.

Известие, что партизаны ушли утром, заставило Сашу задуматься. Это ломало все планы. Тимофеев, отпуская его в Песковатское, ничего не говорил, когда Саша должен вернуться, не торопил его.

— Наши знают, что ты идешь в комендатуру? — спросил Саша, стараясь угадать, что думает этот заросший густой черной щетиной волос угрюмый лесник.

— Знают, — неохотно промолвил Березкин.

Саша колебался недолго. Коротко он рассказал леснику, что произошло ночью в Песковатском.

— Поможешь? — попросил он. — У тебя в городе знакомые. Может, видели, куда моего отца повели?

Березкин обещал. Договорившись о том, что Саша заглянет к нему перед вечером домой, они расстались, ставшись один, Саша машинально присел на кочку, переобулся, все еще раздумывая, возвращаться в лагерь или, несмотря на разговор с Березкиным, идти в город. Встреча с Березкиным внесла сумятицу в его мысли. «Ну, если я пойду в лагерь… — думал он, — Сидеть там и ждать, когда наши вернутся… Идти одному в город… Но что я один сделаю….»

Саша решил все же идти в город.

Пошарив у себя в карманах (не положила ли что бабушка) и ничего не найдя съедобного, он пожевал брусники, которой были обсыпаны соседние кочки, немного отдохнул и отправился в обратный путь. По дороге в город он снова зашел в Песковатское.

Калитку открыла бабушка и сразу же оглушила неожиданной новостью:

— Павел-то у нас на селе в колхозном амбаре у церкви сидит, — сообщила она и заплакала.

Бабушка рассказала Саше, как она узнала, где находится Павел Николаевич, как носила ему передачу: молоко и хлеб.

— Сидит, — повторяла она, утирая рукавом слезы. — С ним и другие, забранные ночью…