Сосунок

Внизу, на дне воронки, послышался стон.

"Да это же он, инженер,-- очнулся вдруг Ваня. Увидел, что пузыри изо рта и носа у него обильней пошли и красней. Вскинулся, скатился со склона воронки на дно, склонился над Голоколосским. Тот задыхался метался, дрожал. И что-то шептал.-- Что же делать господи, что?-- растерялся еще больше перепугавшийся Ваня.-- Нельзя больше ждать. Чем-то надо помочь". Подумал, что хорошо бы сестру разыскать, санитаров. Да где сейчас тут разыщешь?

Но все же полез из воронки наверх. Высунул голову. Услышал сквозь стрельбу и разрывы сзади себя голос. Обернулся.

Тугим плотным ядром в сапогах, в черных брюках, заправленных в них, и в бушлатах нараспашку, под ними -- тельняшки, шагали матросы. Дошла, значит, очередь и до них. Значит, плохи здесь наши дела, вовсю, видать, наседают немцы, раз и матросов уже... У каждого автомат, диски на поясах, гранаты, ножи. Бескозырки под подбородками повязаны лентами. Эти на все готовы. И врукопашную, если надо, пойдут.

Крепко идут моряки, широко -- за своим командиром: поджарым, костистым и собранным. Единственным в кителе и капитанской фуражке. И с револьвером -уже наготове, в руке. Как и все, молодой, но с бородкой, с бачками, с усами и со шрамом на открытом, загорелом лице -- от носа к брови (его и пытался, наверное, прятать, не брился).

-- Держись!-- крикнул он.-- Немного осталось, братва!-- утешил он, будто дальше станет им легче.-- И давайте, кто хочет... Успеете еще покурить!

Но не видно было, чтобы кто-то в карман за табачком, за кисетом полез. Значит, все-таки и у них было одно на душе: то, что уже через минуту-другую их ждет. И ничем иным не хотели, не могли сейчас заниматься. Друг на друга никто не смотрел. Смотрели только в себя, под ноги, вперед -- каменно, стыло, угрюмо. Распаренно красные, мокрые от обильного пота, шли они так, будто через минуту бросаться всем в пропасть. И они это знают. И готовы на это. И как будто бы даже не променяют это уже ни на что.

"Вот, значит, как... Значит, можно и так воевать,-- не то подивился, глядя на них, не то позавидовал Ваня.-- А я?.. Я бы так смог? Без пушки, без щита... В открытую, в полный рост идти на врага.-- И смотрел, смотрел во все глаза на моряков -- измученно, и надеясь, и веря... Пугаясь, страшась, но всетаки веря, что если бы пришлось вдруг, смог бы и он, как они.-- Неужели бы смог?"

-- Старшина! Своих подтяни!-- обернувшись назад, крикнул в кителе, в капитанской фуражке голосисто в звонко.-- Поторопи! Тормозите вы нас!

-- Эй, обоз! -- отозвался шедший сзади пехотный -- старшой.-- Слыхали, что флот говорит! Догнать! Подтянись!

Голос Ване показался знакомым. И на призыв своего командира обозники -кто в чем, кто с чем (один даже галошах и с дедовской шашкой, впрочем, и сам почти дед -- небритый, морщинистый, неповоротливый) ответили тем, что стали подтягивать хвост, растянувшийся от ядра моряков, словно хвост уже старой истощенной кометы. Бежать не бежали... Больше все пожилые, тучные... Ездовые, повара, оружейники... А шагу все же прибавили. Но кучка... Самых засидевшихся в заевшихся по тылам старых и слабых так и плелась... Хоть дух из них вон, а быстрей не могли. Напрасно старшой к ним снова воззвал:

-- Давай, давай, обознички! Не дрейфь, старички! Матросы сами пойдут!-- остановился, повернулся ко всем он, вскинул рукой:-Повторяю! Приказ есть! В контратаку матросы сами пойдут! Вместе с пехотой пойдут! А вас всех в окопы!

И тут Ваня понял, кто это кричит. Не поверил даже сперва.

"Да это же он, старшина!-- так и поднялось сразу горячей волной, заликовало в душе.-- Это же Матушкин! Земляк мой! Евтихий Маркович!"

-- Старшина! Товарищ старшина!-- закричал он, выскочив из воронки, радостно, возбужденно.-- Евтихий Маркович! Матушкин!-- И, не зная зачем, onwels, рванулся к нему. Как будто не вчера только виделся с ним. Будто целую вечность не видел. И не чужой он ему, а родной, самый близкий здесь ему человек. Родная душа. Как отец. Свой далеко-то. И живой ли еще? А этот снова рядышком, здесь.-- Товарищ старшина! -- остановился перед ним Ваня, весь сияя, открытый, счастливый.-- Товарищ старшина!-- Растерялся, не знал, что еще можно сказать. Невольно, бессознательно поддерживая перед собой перебитую руку другой, тоже раненой, но еще на что-то способной.

Матушкин стоял перед ним, с винтовкой в руке с двумя немецкими, на длинных деревянных ручках гранатами за кожаным поясом и тоже довольно и недоуменно глядел на наводчика, на земляка своего, на сосунка. Все сразу понял, обо всем догадался.

-- Как же ты так?-- спросил участливо он.-- Не уберегся.-- Потянулся коричневым замусоленным пальцем к Ваниным кровавым бинтам. Осторожно тронул тряпку на лбу.

-- Вроде цела... Голова-то,-- сочувственно мотнул он седеющим чубом. Оглядел паренька от кроваво-тряпичной нашлепки вместо пилотки до пят.-- Жив, жив мой сынок!-- И обнял его -- осторожно, сторонясь торчавшей вперед перебитой руки.-- А остальные?-- спросил. -- Остальные целы?

Ваня закивал, закивал торопливо.

-- А пушка цела?

И Ваня вдруг вспомнил... Вспомнил и понял, что пушка-то... Одна там... Без расчета пушка в кустах. Яшка только остался да два пехотных кавказца. И целы ли, живы ли еще? А ведь можно... Нужно... Конечно же нужно стрелять!

-- Товарищ старшина!-- нетерпеливо вскричал он.-- Есть пушка! Есть! Абсолютно целая! И снаряды к ней есть! Показать? Вон там!-- кивнул он на дальний край каменистого склона перевязанной головой.-- Вон, в тех кустах!-Не хотелось снова туда. Так не хотелось... Но чувства его к старшине были сильней. И за ним сейчас он бы пошел хоть куда. Даже на смерть. И уже было рванулся. Но вспомнил: "Ой, а Голоколосский!"-- Постойте, постойте, товарищ старшина! Здесь инженер! Голоколосский здесь! Ранен! В воронке! -повернулся, кивнул на нее.-- Пулей его. Насквозь.-- Ткнул перебинтованной рукой себя в грудь.-- Плохо ему.

Моряки уходили. Обозные поскребыши пытались не отставать. И Матушкин не сразу сообразил, что ему делать. Но тут же, видно, что-то решил.

-- Двое! Эй, вы! Вы, вы!-- показал он на самых задних, на хвост.-- Все, все! Втроем! Да, да, и ты тоже... Давай, дядя, и ты! -- показал он на морщинистого, в галошах и с шашкой.-- Пойдете со мной!-- Рупором сложил ладони у рта.-- Полищу-у-ук!-- во весь голос, прокуренный, с хрипотцой, бросил он в кучу уходивших за моряками солдат.-- Полищу-у-ук!

Высокий и крепкий и, пожалуй, единственный в каске и сапогах (остальные в обмотках, в пилотках) обернулся.

-- Чего, старшой?-- спросил зычно он издали.

-- Я к пушке, к пушке пойду! Там пушка!-- оторвал руку ото рта, показал на рощицу старшина.-- Останешься за меня! Понял? А этих я забираю с собой. С собой! Поддержу вас огнем!

-- Есть! Понял, старшой!-- ответил ему Полищук.

-- Ну, с богом! Все как приказано! Как в приказе! -- напомнил ему старшина.-- Так и действуй! Давай! Понял дело? Вот так!

-- Понял, понял!

-- Ну, давай!

И не теряя времени, не бросая больше понапрасну! слов, Полищук взмахнул согласно и, возможно, прощально рукой, повернулся и побежал за своими, за обозниками, едва поспевавшими за моряками, дальше, вперед.

И тут Матушкин что-то будто бы вспомнил. Резко повернулся опять к уходящим. Снова сложил руки у рта, закричал:

-- Лосев! Лосев!

Услышал, остановился, обернулся первым опять Полищук:

-- Чего, старшой?

-- Лосева, Лосева ко мне!

-- Лосева?

-- Да, да! Ездового! Лосева!-- старался пересилить он грохот.-- Бегом ко мне его!

Что-то там у себя скомандовал Полищук. И от обозников отделилась фигура и побежала назад.

Матушкин широко, горячо рукой ему замахал, маня поскорее к себе и стал звать:

-- Скорее, скорее, Лосев! Бегом! Наш ведь, ездовой,-- объяснил старшина стоявшим вокруг:-- Надо взять и его.-- Увидел Ваню. Вспомнил вдруг, что тот про инженера сказал. Схватил его за плечо и к воронке, к воронке за собой потянул. Остановившись у края ее, глянул на дно. И пока ездовой бежал, своими глазами увидел, как, корчась, лежал там на комьях земли и пускал кровавые пузыри изо рта инженер.