Страница 4 из 19
Благодаря всему вышеописанному, каждый, кому не хватало той доли, которая ему доставалась по Закону, мог пойти и заработать столько, сколько ему не хватает. И когда кто-то возмущался, что не удовлетворён своими правами и свободами, ему отвечали: "Иди и работай, кто тебе мешает? А если не хочешь, то сиди и не ной!". Такое положение дел не всем казалось справедливым, но они никак не могли подобрать подходящих слов, чтобы чётко выразить состав претензий, а без этого претензии никто не хотел слушать. Кажется кому-то его положение унизительным - его личное дело; никто не заставляет его считать иначе, а другим вот так не кажется, и у него нет права навязывать им своё мнение. Ведь жили то они в правовом обществе, а в правовом обществе каждый имеет право иметь своё мнение о происходящем, и никого не слушать.
Однажды к занимающимся очередной делёжкой апельсиновой дольки толпе подошёл человек и сказал:
- Если вам так важно то, за что вы тут боретесь, то, что же вы меня проигнорировали, когда я предлагал вам гораздо больше гораздо меньшими усилиями? Почему вы не послушали меня, когда я предлагал вам учиться считать? А если вас устраивает что-то недополучать, то, почему я тоже должен из-за вас в конечном итоге недополучать то, что мне полагается по справедливости?
Это был тот самый человек, который не хотел принимать Закон правового Общества. Ему в ответ последовали реплики:
- Мы не понимаем, чём ты говоришь!
- Уйди, не видишь - нам некогда?!
- Можешь высказывать тут, что хочешь, а мы имеем право слушать, или не слушать.
- Ты не имеешь права указывать нам, на что мы должны тратить своё время и силы!
- Руки прочь от наших свобод!
И, когда тот, кто сказал фразу про права и свободы, её произнёс, он почувствовал за собой силу правовой системы Общества, готовой всей своей мощью встать на защиту его прав, по одному его требованию. И, ощущая себя частью этой силы, готовой действовать в его интересах, и будучи наделённым полномочиями представлять её, и даже говорить от её лица в определённых случаях, он почувствовал что-то, чего как раз ему и не хватало при деле же дольки. Так сложились устои правового Общества, а день принятия Закона его инициатор стал отмечать каждый год с особой пышностью.
История пятая. Как появилась оппозиция
У создавшейся системы распределения была одна особенность. Когда распределяющий тысячу недодавал находящимся под "сотникам" то, что им полагалось по Закону, они говорили про него, что он не умеет считать, и не способен правильно поделить апельсины. Когда от них недополучали "десятники", последние говорили то же самое и про них, и про главного. А когда самые низшие недополучали своего, они говорили это про всех них сразу. При этом, все по опыту знали, что когда начинают делить не с них, они в конечном итоге недополучат своего. И когда каждый говорил всем, что надо начинать делить с него, а его не слушали, он объявлял всех идиотами, не способными принимать разумные доводы. Поэтому позиция типичного низшего участника Общества обычно сводилась примерно к следующему: "У нас в правительстве одни идиоты, которые не умеют считать, и не могут поделить апельсины правильно, а вот если бы я был главным, я бы научился, и поделил бы, как положено. И вокруг меня тоже все идиоты, которые не понимают, что меня надо сделать главным, а раз меня не хотят делать главным, то и зачем мне учиться считать?". Позиция же типичного вышестоящего включала обвинение в идиотизме лишь тех из окружающих, кто были равными и вышестоящими. Кем они считали низших, неизвестно, ибо они про них они ничего не говорили. Но когда они обвиняли равных и высших в идиотизме, они почему-то косились именно на последних, и при этом голос у них звучал как то не особо уверено, что характернее всего ощущалось у тех, кто был уполномочен делить сотни. Создавалось впечатление, что эти вообще не верят в то, что говорят, а делают это только для вида, чтобы потребовать у главного больше апельсинов. Низшие же, наоборот, заявляли о своей позиции с таким жаром и уверенностью, что не оставалось никаких сомнений в их искренней убеждённости. И когда вышестоящие говорили о том, что ещё более высшие не умеют считать, их заявления подхватывались низшими с таким энтузиазмом, что у заявляющих появлялся какой-то спортивный интерес им подыгрывать. И, поддаваясь азарту дирижировать общим настроением, они настолько втягивались в роль, что, как будто добирали от неё недостающей им уверенности в своих словах.
Однажды один из уполномоченных делить сотню апельсинов официально заявил: "Сначала мне мои пятьсот апельсинов на мою сотню. А потом, делите, как хотите!" Красноречиво изложив, как мог, это своей сотне, он добился практически полного её одобрения. Так же ещё с ним, в принципе, был согласен другой его коллега, но с одной оговоркой: первые пятьсот должны были достаться его сотне, а вторые - сотне партнёра. И был ещё один уполномоченный делить десяток, который тоже кое-что имел против существующего порядка. Правда позиция последнего была в том, чтобы сначала главный брал свои апельсины, а потом уже, при делении между его десятком, им отдавалось пятьдесят. Как это должно было отразиться на остальных, его не особо волновало, так же, как не волновало и его новых "единомышленников". Простым же участникам Общества было абсолютно всё равно, что и как должно было быть прописано в цифрах, которых они не понимали, но им было важно, чтобы им каждому доставалось по пять, и они готовы были кинуться на поддержку каждому, кто им это пообещает.
После очень долгих и жарких дебатов по формированию единой позиции, наконец, была достигнута договорённость в рамках общей программы: "Когда начинают делить не с нас, это не правильно!". С этим лозунгом появилось новое движение, которое в последствии получило название "оппозиция".
Поддержали оппозицию все участники Общества из сотен и десятков его основателей. Потом к ним присоединились ещё уполномоченные делить, с их десятками и сотнями, и все со своими собственными подпрограммами, но в рамках общего лозунга. И таким образом, их общее движение стало набирать силу, и однажды стало настоящим большинством.
Глава Общества к оппозиции отнёсся спокойно. Он сказал, что общество у нас демократическое, а правовом и свободном демократическом обществе всегда может быть оппозиция, ибо каждый имеет право на своё мнение. И если оппозиция предоставит лучшую программу деления, чем та, что внедрена им самим, его долг, как не справившегося с задачей лидера, уйти. Только одно условие для этого должно быть выполнено: оппозиционеры должны предоставить ему законопроект, в котором должно быть прописано, что и как в конечном итоге должно быть в соответствии с действующим Законом поделено, включая их собственные доли.
Оппозиционеры стали предлагать различные законопроекты, где каждый предлагающий хотел начинать делить с себя. Но каждый раз его программа встречала возражение:
- Предлагаемый вами закон незаконный, потому, что, начиная делить с вас, мы недополучим апельсинов - это уже проверенный на практике сто раз факт! И, таким образом, ваш законопроект для нас ничем не лучше того, что действует сейчас. Поэтому начинать делить не с вас, а с нас!
Но в ответ на это сразу же звучало:
- А если начинать делить с вас, то апельсинов недополучим мы. И, таким образом, ваш закон ничем не лучше!
Поскольку каждая сторона никак не хотела соображать именно в том направлении, которое от неё требовала другая, в ход пошли выводы о том, кем она по этому случаю является. Выводы включали в себя все слова, которыми можно было обозначить людей, которые своей неграмотностью и нежеланием слушать дельные вещи мешают борьбе за правое дело. Но поскольку и эти слова не помогали установить взаимопонимание, то, когда все имеющиеся для этого слова были перепробованы, спор за отсутствием новых доводов закончился. Тогда верховный сказал: