Шантаж

Я воспроизвёл. Раз шесть. По разным местам. К концу она уже просто каталась на спине от боли.

Наконец, я остановился и отдышался, Сухан заново, уже троекратно: за кисти, локти и ноги, увязал бешеную бабу. И пошёл за мной — надо тут одну штуку посмотреть. Трусливый пёсик надоумил.

Посудите сами: два песчаных пятачка с разных сторон острова, под одним какая-то ловушка. Значит, слой песка тонкий, насыпной. Пёсик, изображая ярость, раскидывал песок лапами. Вот я и увидел — и на втором пяточке тоже слой песка тонкий. Но если на входе — ловушка для гостей, то зачем ловушка на входе в прачечную? Или это не ловушка?

Ох и нудный я. «Зануда — это человек, которому легче отдаться, чем объяснить — почему этого не следует делать». Наш фольк прав. И применительно к людям, и применительно к предметам. Ящичек — отдался. Под тонким слоем песка обнаружился аккуратный тайничок с глиняными стенками. В тайничке — сундучок. В сундучке — поясок. На поясочке — сабля. Искомая. Ну вот, а вы говорили!

Кроме Ивашкиного пояса, в сундуке нашлось ещё много всякого разного. Мешочек с серебром, какая-то человеческая, вроде бы, кость, завёрнутая в кусок серебряной парчи, пяток разнокалиберных металлических чашек и длинное, вытканное серебряными нитями, чуть пожелтевшее, полотно. Ещё тут была старенькая, очень простая круглая холщовая шапочка, с прикреплённой к передней, лобной части куском трухлявой дощечки. Так бейсболки делают. Шапочка — похожа, только без козырька и ремешка. И это заставило меня задуматься.

Не в смысле: бейсбол — наше исконно-посконное занятие. Мы ещё от татаро-монгол битами отмахивались. Пусть теперь все платят нам за приоритет.

А потому что это похоже на сороку.

Не в смысле числительного, не в смысле летательно-кричательного, а в смысле одного из древнейших русских головных уборов замужней женщины. Эта шапочка называется — «кичка», а вот такое вышитое полотно, как и весь комплект — «сорока». Оно должно опускаться по спине от затылка до попы. Такой… шлейф. Ещё должны быть позатыльник, налобник, платок…

«Покров Пресвятая Богородица, покрой мою буйную голову жемчужным кокошничком, золотым подзатыльничком!» — это моление русских девушек о замужестве. Наш вариант известной песни:

Для кокошников с рогами ещё рано — до 16 века этот исконно-посконный символ русскости — ещё не русский. Но «золотого подзатыльничка» девицы на Руси уже просят.

Странновато мне это. Часть праздничного дорогого убранства замужней женщины. Но только часть. Остальных — нет. Волосы у неё заплетены в две косы — как у замужней женщины. Кольца обручального у этой… красавицы — я не видал. Она вообще — кто? Девка, жёнка, вдовица, инокиня? Пятого на «Святой Руси» — не дано. Непонятки какие-то. На фоне ещё более болезненных непоняток.

Ночью я сформулировал себе список из 4 задач с проставлением приоритетов. Две решены: Ивашку промыли и спать отправили. Есть надежда, что мой человек придёт в норму. Самая последняя по приоритетам задача — тоже решена. Железяка найдена. Вторая и четвёртая по списку — отработаны. «Чёт» — сыграл, как быть с «нечетом»? Как совместить казнь тати… татищи… тативки… Блин, вот же русская грамматика! «Тать» — слово женского рода, судя по окончанию, а применяется только к мужчинам.

А, проще: как совместить казнь воровки с излечением Акима?

Как-как… Как в школе учили — согласно расставленным приоритетам. И не надо повторять Азимских ошибок с балансом потенциалов. У первых моделей его роботов уровень следования «Основным законам» обеспечивался плавным изменением напряжения. На Меркурии это чуть катастрофой не закончилось. Надо работать в дискретной арифметике: или всё, или ничего. Или Акима — лечить, или Мару — казнить. «Нельзя быть чуть-чуть беременной».

Мара только зашипела, когда увидела нас с сундучком. Зубами скрипнула и повернулась на бок. Отворотилася. Мда… Большая женщина с мощной спиной. Можно долго разглядывать. Ну и как к ней подступиться? После того, как она чуть не угробила Ивашку, я чуть не угробил невинного Гостимила, мы с Суханом — чуть её саму не забили. Пасху бы мне сюда, какое-никакое «Прощённое воскресенье»…

«Лучший рэкет — честность». — Это кто сказал? — Стейнбек. — Ну, Джон Эрнст, давай, рэкетируй.

Я указал Сухану и тот снял вязки. Мара охнула, когда освободились вывернутые и уже затёкшие руки. Осторожно перетащила их со спины вперёд, перед собой. Начала разминать, но ко мне так и не повернулась. Выгадывает время, восстанавливает кровообращение. А не дурак ли я? Сейчас узнаю.

— Предлагаю сделку. Мы забираем своё. Твоё оставляем тебе. Ты собираешься, и мы едем в Елно. У меня там лежит отчим мой, ему руки калёным железом сожгли. Ты его вылечиваешь. Возвращаю тебя сюда. Всё. Будем квиты.

Несколько мгновений она лежала неподвижно. Потом медленно, не совершая резких движений, перекатилась на другой бок, ко мне лицом. А выражение на этом лице… А фиг его знает! Хорошо, хоть не улыбается. Или плохо? На такой дистанции она меня броском достанет. И как обнимет… Как курёнку шею…

— Обманешь… Я твоего… вылечу, а ты потом… всё себе…

— Кто обманет, Мара? Волчонок? У которого «медведи на посылках»?

Она была в явной растерянности. Какие-то, непонятные мне опасения, какие-то истории, суеверия, легенды, мифы, которых я просто не знаю, а для неё — аргументы, доводы для принятия решений.

— Сколько заплатишь?

Да, сравнивать варианты лучше в числовом выражении.

" — У тебя какая жена?

— Хорошая. Сто двадцать рэ получает».

Характеристика исчерпывающая. Соответственно, жена на сто пятьдесят в месяц — на четверть лучше.

Серебро у меня есть. Но торговать жизнь Акима у «богини смерти» за серебрушки… Как-то это стилистически неправильно. Не божеское это дело — монетки считать. А, она просто заломит что-то запредельное. Эдакую сильно божественную сумму. И мотивировано откажет: «будут деньги — приходите». Хорошо, пусть будет торг. Но на другом уровне.

— Посмотри вокруг. Твой дом, твоё имущество. Кусок твоей жизни. Сожгу. Один пепел будет. Какая этому цена?

Улыбки нет совсем, губы плотно сжаты. И хорошо видно, что глаза одинаковы — оба смотрят прицельно.

— А если не вылечу?

Ноги у меня затекли, не научился я ещё на корточках долго сидеть. Я встал, потянулся, ожидая в любой момент броска этой… «костоломки», захвата за ноги и… Нет, просто смотрит. Медленно, чтоб она видела, чтобы не восприняла как атаку, протянул вперёд свой дрючок и, упёршись им Маре в грудь, спросил:

— А этому? Какая цена?

Прокол. Угрожать смертью богине смерти — ошибка. Мара отвалилась на спину, устало уставилась в небо и, потихоньку массируя больные икры, подвела итог:

— Нет.

Я — дурак. Что не ново. Я дурак, потому что меня постоянно сносит на стереотипы всякого гнилого гумнонизма, демосратизма и либерастии. Потому что я всё время предполагаю, что человеческая жизнь — ценность. Высшая, важная. Хотя бы для самого этого человека. Нет, я понимаю, что для всякого политического деятеля чужие человеческие жизни — расходный материал. Вот подписал ВВП анти-сиротский закон, и несколько десятков российских детей умрёт от этого только в первый год. Но ведь причина же какая! В американском госдепе плохо работают — нужных бумажек в положенное время не прислали. Угробим полсотни российских детишек, чтобы америкосы у себя с документооборотом разобрались. Святая цель — можно ради этого своим сироткам и «вечную память» спеть.

Но самому-то… Свою-то жизнь… Да без проблем! Есть масса оснований. Подорвать себя на народном празднике: пусть они все испугаются и от страха обделаются. Разовое повышение производства органических удобрений… возможно, самый верный путь к аллаху. Если уж он так озабочен урожайностью.

Мара настолько вошла в свой образ богини смерти, что ни боли, ни собственной телесной смерти уже не боялась. А вот подчинение чужой воле, вынужденные действия, ей, в рамках её «сценического персонажа», казались совершенно неприемлемыми. «Невместно, стыдно, позорно». Не «казались» — были. «Лучше — смерть». Да без проблем! Сделаем как лучше, первый раз — что ли! Но… а Аким?