Воля богов!

Афина и Аполлон посмотрели на Марсия так, что даже камень понял бы, что он здесь не уместен, и убрался бы скоро и тихо. Но на сатиров такие взгляды не действуют.

-- Вы бы слышали, как играл на этой свирели Парис! - продолжал козлоногий хам. - Вот это виртуоз!

-- На этом играл Парис?! Это свирель Париса?! - закричала Афина.

-- Да, это его свирель. Обронил, видимо.

-- Какая гадость!

Афина с ненавистью отбросила свирель и принялась мыть губы водой из ручья.

-- Гадость это когда музыкальными инструментами так вот швыряются, - заметил Марсий, аккуратно поднимая свирель с земли. - А Парис играл прекрасно, когда был пастухом. Свирель и флейта - вот музыка природы. Пастух с кифарой это как осёл, запряжённый в боевую колесницу. Вы бы ещё арфу сюда притащили! Кифара - концертный инструмент, его место на сцене. Она на природе и не звучит вовсе.

-- Кифара звучит везде! - категорично заявил Аполлон, в первый раз нарушая молчание. - Это лучший из всех инструментов, и сравнивать её со свирелью может только дурак, ничего не понимающий в музыке.

-- Ай, какой горячий! - ухмыльнулся Марсий. - Готов спорить на что угодно, что я здесь сыграю на свирели лучше, чем ты на кифаре.

-- Ну, попытайся! - угрюмо ответил Аполлон. - Но учти, если проиграешь, я с тебя шкуру спущу.

Сатир заржал в ответ.

-- Не бойся, не проиграю. Вот, пусть барышня нас рассудит.

Он с нежностью поднёс свирель к губам и заиграл. Играл он виртуозно. Музыка это, пожалуй, единственный достойный предмет, в котором сатиры знают толк. Во всём остальном это грубые, наглые, вонючие козлы, но мало кто из людей разбирается в музыке лучше новорожденного сатира.

Афина заслушалась бы этими чудными звуками, если бы не презрение, которое она сейчас испытывала к исполнителю, и не ненависть к Парису и ко всему, что с ним связано. Сейчас этот Марсий и эта свирель только ранили её нежную и чувствительную душу.

То, что у Афины нежная и чувствительная душа, никто не смог бы заподозрить. У неё издревле была репутация суровой, не сентиментальной и практичной девушки. У неё не было матери - её родил Зевс. У неё не было детства - она родилась сразу взрослой. Отец взглянул на её лицо, скользнул взглядом по фигуре и, тяжело вздохнув, сказал: "Ну, ничего. Пусть будет богиней мудрости".

Афина привыкла к тому, что все комплименты в её адрес касаются только её ума, она не считала, что если девушку хвалят за разум, значит больше её не за что похвалить, она привыкла к тому, что её называют совоокой, убедила себя в том, что сравнение с мудрой совой делает ей честь, привыкла считаться среди мужчин своим парнем, всегда носила доспехи и утверждала, что ей самой ничего от мужчин не нужно взаимопонимания безо всяких там непристойностей и дурацких нежностей. И она верила, что настоящих мужчин не заботит ничто кроме воинской доблести, а в девушках они ценят только их ум и богатый внутренний мир. Кокетство Афродиты она глубоко презирала, считала чем-то глупым и бесполезным, ей казалось, что ни один мужчина не может воспринимать эту глупую куклу всерьёз. Потому она согласилась предстать перед судом Париса, сулила ему славные подвиги, надеялась, что он оценит красоту её ума и духовное богатство, которые невозможно не разглядеть в её больших серых совиных глазах.

Но Парис оценил не ум Афины, не её целомудрие и не мужественное благородство её посулов, а прелести этой вертихвостки Афродиты и перспективы скотских утех с какой-то смертной красоткой. Как ужасен мир, в котором не ценятся ни героизм отважных мужчин, ни целомудрие мудрых девушек!

Эти грустные мысли прервались вместе с музыкой свирели, и Марсий ехидно сказал: "Ну, пастушок, теперь ты покажи, на что способна твоя кифара!"

Аполлон запел, медленно перебирая струны. У него был воистину божественный голос, который прекрасно звучал бы и без аккомпанемента, но музыка кифары доводила его пение до абсолютного совершенства.

Когда он закончил, Марсий сказал:

-- Вообще-то мы соревнуемся в музыке, а не в пении. Из-за твоего голоса кифару и не слышно вовсе.

-- В музыке без слов нет смысла, - возразил Аполлон. - Тебе петь тоже не запрещалось.

Сатир громко заржал.

-- Играть на свирели и петь? Как ты это себе представляешь?

-- Действительно невозможно. Ты, кажется, сейчас утверждал, что свирель лучше кифары, - ехидно напомнил Аполлон.

Он перевернул кифару вверх ногами и снова заиграл. Получилось не хуже, чем когда он держал инструмент правильно.

-- Можешь так? - спросил он Марсия.

Марсий опять заржал.

-- Ну ты и циркач! Играть на перевёрнутой свирели? Что за чушь!

Аполлон пожал плечами.

-- Я показываю возможности моего инструмента, а ты своего, - ответил он. - Пусть теперь Афина скажет, какой из них лучше.

Афина быстро посмотрела на Марсия, на Аполлона и решительно заявила:

-- Кифара лучше.

-- Вот ты и проиграл, Марсий, - сказал Аполлон и спустил с сатира шкуру. Похищение Елены

Троянский корабль дошёл до Спарты быстро, при ясной погоде и попутном ветре.

Настроение путешественников было отличное. Парис мечтал о приключениях, которые несомненно ждали его впереди. Эней, которого всегда влекли дальние путешествия, до этого никогда не покидал родной земли, и сейчас, когда его мечты сбывались, его мысли неслись впереди корабля в далёкую Грецию, о которой он уже слышал много рассказов. Статуя Афродиты на носу корабля таинственно и многообещающе улыбалась. Эрот носился по всему кораблю, лазал по мачте, целился из лука в пролетающих птиц и проплывающих рыб - вёл себя как все дети. Однако Парис скоро убедился, что это совсем не обычный ребёнок. При всей резвости, играть в детские игры он отказывался, а в его лепете было столько знания всех сторон жизни, что Парис мог бы многому у него поучиться. Париса несколько беспокоило, что Эрот и в Спарте за ними увяжется, и его придётся как-то представлять хозяевам, но эти опасения не оправдались: сразу по прибытии Эрот исчез, и, хотя Парис его время от времени видел то тут, то там, он совершенно не привлекал к себе внимания, так что, кажется, никто кроме Париса его и не замечал.

Царь Менелай встретил троянцев со всем подобающим гостеприимством. Пир продолжался несколько дней. Эней сразу подружился с братьями Елены близнецами Кастором и Полидевком. Несмотря на их молодость, слава братьев дошла уже до Трои. В основном они славились как укротители коней, но рассказывали про них и многое другое.

-- А правду говорят, что вы вылупились из яйца?

-- Представь себе, не помним. Ты разве сам помнишь, как родился?

-- Так ведь я ж родился обычно, как все люди рождаются. Если б из яйца вылупился - запомнил бы! А ваши шапки из того самого яйца сделаны?

-- Шапки обычные - вот, пощупай. Это форма у них такая.

Братья много рассказали Энею про свои подвиги: про бои и состязания, о Золотом руне и о Калидонском вепре, о героях и их подвигах. Юноше всё было интересно. Он завидовал Кастору и Полидевку, которые столько всего уже повидали, и про которых столько всего уже рассказывали, и жалел о своей скучной судьбе, в которой нет ни войн, ни подвигов, ни путешествий, ни приключений - о судьбе, которая не дала пока ещё материала не то что для эпической поэмы, но даже и для театральной пьесы.

Парис в это время общался в основном с самим царём. Он, пожалуй, предпочёл бы разговаривать с его молодой женой, но, хотя она сидела рядом, Парис за всё время не решился ей ничего сказать. Как только Менелай представил ему Елену, у Париса так забилось сердце, что он испугался, что окружающие это услышат. Краем глаза он заметил какую-то промелькнувшую тень. Возможно, это был Эрот.

Смотреть на Елену было и страшно, и приятно. Если Парис встречался с ней взглядом, он быстро отводил глаза, успев всё же заметить, что и она смотрит на него с каким-то особенным интересом и, возможно, с нежностью. Было очень обидно, что Елена уже замужем. Его уже пугало обещание Афродиты, ведь ни с какой другой девушкой, как бы красива она ни была, Парис уже не хотел знакомиться.