Пожар

Солнце поднялось уже высоко. Сергей Иванович полежал на спине, хотел отстранить сучок, надавивший ему правую половину головы и, машинально протянув к нему руку, не нашел никакого сучка. Он подумал, что это представилось ему спросонья, вскочил, зевнул и произнес, держась рукой за лоб:

– А что, Семен, не поедем ли мы домой?

– А стрелять не хотите больше?

– Нет, не хочу. Тебе, Семен, снятся сны? Днем снятся?

– Зачем? Бог милостив.

Сергей Иванович рассмеялся. Во время смеха боль в голове стала приметнее.

– Да, да, запоздали мы с сеном, – озабоченно произнес Сергей Иванович, как бы в пояснение виденного им во сне происшествия.

К обеду он возвратился в город. Жена спросила его:

– Как ты себя чувствуешь?

– Да, пожалуй, лучше, – ответил он.

– Ну и слава богу. А я масло продала.

– Почем?

– По тридцать две копейки.

Сергей Иванович улыбнулся и взял жену за ее жирный, двухъярусный подбородок.

– Ты у меня молодец! – сказал он, окидывая взглядом пышные формы своей подруги, одетой теперь в широкую ситцевую блузу. – Из управы не присылали?

– Приходил Шаповалов. Я ответила ему, как ты приказал. Он обещал еще раз прийти. Будем обедать? А?

– А что же! Отчего не пообедать, ежели пора.

– Из той дичи, которую ты настрелял, можно было бы сделать жаркое, – произнесла жена с усмешкой.

– Да, я не понимаю… ни одного удачного выстрела! И жарко же! Мне хотелось бы окрошки со льдом.

– Я так знала, что ты захочешь окрошку, и велела приготовить…

Беседа супругов прервалась здесь отчаянным криком подравшихся детей. Лидия Фадеевна побежала на крик, а Сергей Иванович направился в свой кабинет. Так называл он маленькую комнатку с просиженным кожаным диваном, с коллекцией ружей на стене и с книжным шкафиком, наполненным переплетенными в дешевые зеленые переплеты книжками «Вестника Европы» и «Трудами археологической комиссии». На его письменном столе стоял фаянсовый чернильный прибор и лежали управские сметы и бумаги. Простенок между окнами над письменным столом оыл занят медными крючками со всевозможными на них записками и заметками, в углу кабинета, там, где обыкновенно висят образа, не было ничего. Сергей Иванович считал себя сыном своего века и слегка не признавал того, что считал устаревшим и обреченным на постепенное забвение.

Он освободился от охотничьих сапог, надел широкие синие шаровары и красную кумачовую рубаху с косым воротом и в этом костюме, босой, вышел в столовую. Прибежали дети, и младшие, несмотря на свои еще мокрые от недавних слез глаза, смело бросились к отцу на шею, а старшие остановились поодаль. Ванька, мальчик лет двенадцати, застенчиво смотрел на отца.

– Дубина! В кого он такой вырос? – заметил отец с тайной лаской в голосе.

Мальчик потупился.

Вошла Лидия Фадеевна, раскрасневшаяся от возни с ребятишками.

– Сергей Иванович, отчего ты такой бледный? – с некоторым беспокойством спросила Лидия Фадеевна.

– Я? Просто устал. Детвора! У меня от вашего крика разболелась голова. Вот умру – пожалеете тогда, да поздно!

Он рассмеялся и стал есть окрошку с обычным своим богатырским аппетитом. Жене не понравилось, что муж говорит детям о смерти; но она промолчала и, бросив еще взгляд на мужа, успокоилась и тоже принялась за трапезу.

– Хороша окрошка, но сегодня отдает медью, – заметил Сергей Иванович.

– Бог с тобой, Сергей Иванович! – возразила Лидия Фадеевна. – Я совсем не слышу меди. Не ешь, если не нравится.

Сергей Иванович засмеялся и сказал:

– Я своего нигде не люблю упускать. А это, должно быть, раки пахнут медью. Надо, мой друг, отдать лудильщику кастрюли, – заметил он с серьезным видом. – Медью можно отравиться.

Лидия Фадеевна огорчилась. Ни ей, ни детям не казалось, что окрошка отдает медью.

– Ты привередничаешь, – произнесла она, опустив глаза.

В комнату, где обедала семья Кремневых, вошел Шаповалов, член управы, товарищ по службе Сергея Ивановича. Он протянул еще на пороге обе руки Сергею Ивановичу, обтянутые серыми матерчатыми перчатками с зелеными шелковыми нашивками на их тыльной части.

– А, вы вернулись? Ну и слава богу, что так скоро! – начал член управы. – Без вас мы волками выли.

– Знаю, знаю! Завтра все будет сделано.

– Садитесь с нами обедать! – пригласила Лидия Фадеевна. Шаповалов считался щеголем и модником. Он снял перчатку с правой руки и занял место за столом, указанное ему хозяйкой.

– Кушайте окрошку: превосходная окрошка! – сказал Сергей Иванович, скрывая от гостя, что окрошка имеет медный привкус.

Гость выпил водки и стал есть окрошку.

– Что нового у нас в управе? – спросил председатель. – Писцы все были?

– Жалованья ожидали, разумеется, всё пришли.

– Не мешает их проучить… народ лентяй… только и делают, что садят за Сулу кашу варить да пьянствуют.

– Много убили дичи; Сергей Иванович?

– Ох, не спрашивайте! Осрамился! Сделал десять промахов!

– Да что вы! – вскричал Шаповалов с особенным сочувствием в дрогнувшем голосе. – Может ли это быть? Вы, и вдруг десять промахов? Позвольте мне удостовериться, своими ли собственными ушами слышу я это?

– Не сомневайтесь, Павел Викентьевич! Был грех!

– Вы как будто бледны;-п роизнес Павел Викентьевич, с новым участливым испугом вглядываясь в Сергея Ивановича. – Здоровы ли вы? – продолжал он, будучи, однако, в душе убежден, что Кремнев здоров.

– Здоров, – сказал Сергей Иванович и махнул рукой, как бы желая этим жестом выразить, что ему остается еще жить лет сорок.

– А ежели нездоровится, – продолжал сочувствовать Шаповалов, – так вы бы лучше в начале болезнь захватили. Право, не следует запускаться! Пригласите Сорзона.

– Зачем? Я не верю в медицину. Я никогда еще в своей жизни не был болен. Послушайте, вы взяли, кажется, кость… А Сорзон – шарлатан.

– Все же доктор…

– Сергей Иванович, право, ты бледен, – робко сказала Лидия Фадеевна, вскидывая на мужа свои бесстрастные светлые глаза.

Сергей Иванович задергал бороду; его рассердил этот непрерывный разговор об его здоровье и, кроме того, он почувствовал такую сильную боль где-то – он не мог определить, где именно, – что у него потемнело в глазах и холодный пот выступил на лбу. Он мгновенно потерял аппетит и ел теперь машинально. Ему не хотелось верить, что он болен, и он решил не обращать внимания на болезнь, если только она есть.

После обеда он дал поцеловать детям свою руку и пошел с гостем в кабинет.

Тот вынул из кармана список с фамилиями управских чиновников. Против одной фамилии был поставлен крест красным карандашом. Чиновник, носивший ее, забрал вперед все жалованье и находился в страшной нужде. Он редко являлся на службу, и Шаповалов, исходя из того мнения, что служба не богадельня, предлагал Кремневу совсем удалить неисправного и бедного чиновника. На его место ему хотелось определить своего родственника. Кремнев хитро улыбнулся, и сначала у него мелькнуло желание не удалять чиновника. Но, взвесив услуги, оказанные ему на выборах Шаповаловым, он согласился с ним. Покончив деловой разговор, земцы закурили папиросы и стали толковать о достоинствах настоящего турецкого табака. Шаповалов закинул, голову на спинку просиженного дивана и лениво пускал дым в потолок. Он потому еще смотрел в потолок, что ему не хотелось видеть белые ноги Сергея Ивановича, которогоон мысленно уже несколько раз назвал за это свиньей. А Сергей Ивановичсел на диван, как назло, с ногами рядом с Шаповаловым. Он дрожал от боли, которая опять схватила его. Он думал, что вот-вот сейчас боль прекратится, но боль все усиливалась. Она походила на ту боль, которую он много лет тому назад испытал, надорвавшись под тяжестью жернова. Тогда все в ужас пришли от его силы, а он и виду не подал, что ему больно. Несколько дней потом помучился и выздоровел. Но отчего же теперь эта боль? Он ничего тяжелого не поднимал, весь месяц вел правильную трезвую жизнь, каждый день гулял, не обременяя себя делами. Он разозлился на боль и решил терпеть. Но боль возрастала с каждой секундой, она разливалась по его жилам, и ему показалось, что Шаповалов мешает ему освободиться от этой нестерпимой боли. Может быть, стоит только лечь во всю длину дивана, и боль пройдет. Какой ненавистный человек этот Шаповалов!