Страница 136 из 146
ПЛЮСЫ САТИРЫ
Перечеркните минус — и он станет плюсом.
Этим и занимается сатира: все ее плюсы — из наших минусов.
ПРОВИНЦИЯ
Ярославский вице-губернатор никак не мог понять, в чем состоит заслуга педагога Ушинского. Почему о нем нужно писать в газете? Но, услыхав, что Ушинский начинал свою деятельность в Ярославле, вице-губернатор вздохнул с облегчением: с этого надо было начинать!
Именно с этого нужно начинать, когда говоришь с псковским вице-губернатором о Пушкине, с тульским — о Толстом, с архангельским — о Ломоносове.
Провинция!
Провинция гордится только своим, а все остальное оставляет без внимания. Это ей помогает не падать в собственных глазах.
И все же тесно человеку в провинции, хотя провинция намного просторнее, чем столица. Столичных поэтов не называли ни московскими, ни петербургскими, а замечательный поэт Леонид Трефолев и после смерти остался «ярославским поэтом», с трудом пробиваясь в литературу из своей географии, между тем как песня его «Когда я на почте служил ямщиком» гуляла по всей России.
ТРАГЕДИЯ КОМЕДИИ
Шуточная «История государства Российского…» Алексея Константиновича Толстого была напечатана через восемь лет после смерти автора. А все его исторические трагедии были опубликованы при жизни.
История — дело нешуточное.
В литературе трагедиям всегда везло больше, чем шуткам. То, что для трагедии было шуткой, для шутки нередко становилось трагедией.
Потому что за шуткой стояла правда не историческая, а современная. А за трагедией — историческая, да и то не всегда.
ИЗ ИСТОРИИ ТЕАТРА
Аристотель пишет, что древнегреческая трагедия возникла из дифирамба.
В жизни тоже так: то, что начинается дифирамбом, оканчивается трагедией.
ЖАНРЫ ЖИЗНИ
Живешь эту жизнь, как эпопею, а в конце поглядишь — она вся на одном листке умещается. Стоило ее жить как эпопею? Может, лучше было прожить ее, как афоризм: коротко, по со смыслом? Так бы она лучше запомнилась…
ОРУЖИЕ КРИТИКИ
Александр Второй, в отличие от прочих русских царей, не удостоился эпиграммы. Вся критика ему была выдана одновременно — в бомбе народовольца Гриневицкого.
Если б мог это царь предвидеть, как бы он берег своего Щедрина, как любовно растил бы молодого Чехова!
ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО
Корнелю для его славы понадобилась вся жизнь, да и нам, читателям, чтоб его узнать, нужно приложить немало усилий.
А вот праправнучку Корнеля узнать легче. Все дело ее жизни умещается в один миг, оно вошло в память, как кинжал, который она вонзила в Марата.
И даже имени ее называть не нужно. Оно всем известно: Шарлотта Корде.
УРОК ЛАТИНСКОГО
Террор по-латыни — страх. В одном слове слились причина и следствие.
И все это созвучно «терре» — земле.
Не потому ли земля так часто прибегала к террору?
СМЕШНОЕ ВЕЛИКОЕ И НИЧТОЖНОЕ НЕСМЕШНОЕ
В один и тот же год, в один и тот же месяц, с разницей всего в несколько дней, родились на земле два младенца — Чарли и Адольф.
Будущие Чаплин и Гитлер.
Гениальный комический актер и заурядный ефрейтор, претендующий на незаурядность. Гений в роли маленького человека и маленький человек в роли гения.
В течение многих лет они не выпускали один другого из вида.
Они воевали между собой. Правда, разными средствами. Один использовал все виды оружия, другой лишь одно оружие — смех.
«Диктаторы смешны. Мое намерение — заставить публику смеяться над ними».
Жорж Садуль, напомнив эти слова Чаплина, слегка их подправляет: «…диктаторы «также» смешны».
Если б они были «только» смешны. Не было бы на свете людей, приятней диктаторов.
Но есть слабость и у диктаторов: они боятся выглядеть смешными. Поэтому они не выносят смеющихся лиц: им все кажется, что смеются над ними. Осмеянный диктатор принял самые серьезные меры, чтобы заставить Чаплина замолчать. Возможно, его обидело, что в фильме «Великий диктатор» его назвали не Адольфом, а Аденоидом, — с намеком на то, что он мешает людям дышать.
Диктаторы всегда мешали людям дышать, но смех всегда прочищал им дыхание.
НА ВЕРШИНАХ РАЗУМА
Разум поднимается на вершины, оставляя по пути все ненужное: безумство храбрых, безумство любящих, неразумие сострадающих и любое неразумие и безумство. И устраивается он на вершине, строя свою счастливую жизнь так, как он ее понимает.
Но счастья он не чувствует, потому что способен только понимать. И любви не чувствует, поэтому говорит: любовь — это понимание. Из своего понимания он конструирует любовь, как ученые конструируют облик вымершего животного. Конечно, любовь не оживает, но это от нее и не требуется. С неживой даже легче — так проще друг друга понимать.
Как будто в любви можно что-то понимать. Можно понимать лишь когда ее нет, когда вместо любви — одно понимание.
СЛАБОСТЬ ЧИСТОГО РАЗУМА
Когда разум пытается заменить чувство, ему требуется вся его сила, вся эрудиция, — там, где чувству достаточно одного вздоха.
ФАНТАСТИКА И РЕАЛЬНОСТЬ
У писателя-фантаста Роберта Шекли есть рассказ, в котором женщина живет только для радости. В остальное время ее просто не существует. Муж выключает ее, и ее нет. Поэтому женщины в этом рассказе выглядят юными и в девяносто лет: ведь они прожили не девяносто, а каких-нибудь десять лет лишь то время, на которое их включали.
Правда, есть опасность, что тебя выключат и больше никогда не включат. Поэтому замуж нужно выходить исключительно по любви, а не из тщеславия или, скажем, по расчету.
Но даже если так, если по любви, осуществить эту прекрасную идею можно так, что ни одна женщина не обрадуется.
Одно дело в рассказе и совсем другое — в нашей родной действительности. В нашей родной действительности муж выключал бы жену тогда, когда ему бы приспичило пить, гулять и таскаться по другим женщинам, а включал бы, когда нужно было бы сварить, прибрать, постирать.
Одно дело прекрасная идея, а другое — ее осуществление. Изобретают идеи гении, а осуществляют вот такие бездельники, как эти мужья.
НАУКА В ДРЕВНИЕ И НОВЫЕ ВРЕМЕНА
Когда-то наука избавила человека от страха перед действительностью… А сегодня — как нам нужна действительность, которая избавит нас от страха перед наукой!
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ
Чтоб овладеть профессией жизни, одной жизни недостаточно, поэтому на помощь приходит искусство — вторая жизнь. В этой жизни все известно заранее, и адъютант его превосходительства, обреченный на казнь, говорит его превосходительству: «Я думаю, последнее слово будет не за вами». Он знает это последнее слово, потому что оно было до него, — в жизни, которая предшествовала кинофильму. И Мюллер говорит Штирлицу: «Те, которым сегодня по десять лет, это не наши люди. Наши те, которые родятся после нас…» Он говорит так потому, что они уже родились, потому что он, Мюллер, как и упомянутый адъютант, задним умом крепок.
Задний ум человечества… Для него естественнее вести назад.
Но мы идем вперед.
Мы неуклонно идем вперед.
Хотя задним умом иногда считаем иначе…