Страница 31 из 33
Друг детства обиделся, сказал, что отомстит за то, что обозвал копыта любимого друга лапами черепахи, но после второй бутылки водки осовел, целовался со мной и обещал, что, когда станет полицаем, то не пристрелит меня, а ранит в ногу – изумительное чувство, когда нога после ранения отнимается. – Страшила рассказывал, плевался, как Космический баран, сквозь дырки в зубах (я млела от его слов и понимала, что люблю этого незатейливого паренька с Правдой в словах; и надеялась, что Правда найдет дорогу к чреслам). — Милавица, я полюбил тебя сейчас, даже на уровне соломенной куклы, хотя уверен, что она с резиновой клизьмой надежнее – не предаст, а после свадьбы не убежит в открытую дверь.
Сейчас я тебя полюблю телом, а ты меня уколи иголкой, я привык, чтобы во время акта любви кололо; я в ответ вскочу, укушу тебя за руку и расхохочусь от счастья и неминуемой расплаты за порчу тюфяка; все платят по счетам, даже Космические индейцы, похожие на астероиды, расплачиваются с патрульными золотой пылью».
«Не возражаю против акта любви!
Веди меня, Страшила великолепный волшебник, к вершинам исторической Фудзи!
Если рискнешь – избей меня до второй крови, потому что я – порядочная, а кровь смоет порядочность и все ужасы детства – так половая тряпка смахивает улики со стола дознавателя!»
«Любимая! У тебя бровки домиком!» — Страшила потянулся губами-червяками к моим изумительным губкам – сердечком; между его губ, как молния между туч, протянулась слюна.
«Что? Я – коровка гомика? Ты рискуешь, парнишка!» – я с рыданиями вскочила с тюфака, ободрала левый бок о жесткую плащ-палатку, прыгала на левой ноге, натягивала чулки с рисунком — ромашки на лугу – так балерина натягивает резиновый чулок для участия в бегах по сцене.
«Не коровка гомика, а – бровки домиком!» — Страшила оправдывался, как сексуальный маньяк в женской бане, но я его не слушала, ужасно поразилась смраду, который ломанул не только в ноздри, но и в глаза, словно одеревенел.
Да, я ошиблась, и после своей ошибки исключила Страшилу из идеальных людей; он потом часто приходил под мои окна, пел серенады, упирался взглядом в окна моей спальни, когда я обнажённая перед окном поднимала ногу выше головы; но я отвечала ему суровым молчанием, презрением и видела себя покорительницей мужских сердец.
Вы же, кладбищенский призрак, не Страшила, и не мудрый, и я не вижу в вас изъянов, вы даже не назвали меня коровкой гомиком».
«Вы назвали меня идеалом, Настоящим Человеком, – призрак с нотками монашеского смирения и Космодесантной гордыни произнёс, отставил правую ногу назад, чтобы поза облагородилась, как граф на чтениях. – Верите ли, девушка, я вижу, что вы – девушка, потому что – первичные и вторичные половые признаки не только на лице, но и на всём теле, белом, как сахар в снегу – верите ли вы в невероятную встречу Настоящего Идеального человека и Идеальной Девушки?
Если верите, то устройте себе автомобильную катастрофу со смертельным исходом.
Я тоже баловался раньше поиском идеального человека, но он для меня – девушка!
Поиски уводили меня в пустыню, возносили на снежные горы, уносили в Космос, погружали в ртутные озера и опускали в ад – да, да, некоторые места во Вселенной схожи с адом, как козёл схож с козой.
На тропинке Времени я под столетней акацией повстречала путника – благородный князь с бородой и бакенбардами, как у пуделя.
Князь в скитаниях опустился, обветрился, истрепался, но не отступал от своей мечты – найти идеальную во всём женщину.
Мы, когда узнали, что ищем одну и ту же идеальную, окаменели на пару часов, смотрели изумрудными очами друг на друга, даже не восхищались закатом, а закат в тех местах – кровь с молоком.
Наконец, мы поклялись на крови – сделали надрезы на руках и обменялись кровью, надеюсь, что у князя нет СПИДа, – что если найдем идеальную девушку, то не упадём в обмороки.
Долго искали – князь богат, тратил миллионы на поиски, а я ассистировал, потому что беден, как черепаха без панциря.
Мы фотографировали претенденток, подглядывали за девушками в бане (щелочка в двери, дырочка в стене); много видели, даже кровь закипала от женских пороков, но не находили ни на нудистком пляже, ни на конкурсе красоты – князь устраивал нарочно конкурсы, снимал фильмы, всё с одной целью – ближе рассмотреть красавиц и выделить среди них идеальную во всём, как горностая среди хомячков.
Не подходили, хотя нравились откровенностью многие, даже кремниевую бабу я полюбил.
Слишком много материала для мечтаний в компании обнажённых балерин, но ни одна не удовлетворяет требованиям, словно их подожгли: то родинка на теле, то обвис на ягодицах, то пальцы на ногах не соответствуют золотым канонам красоты, то – бровки жидкие, то лобок покатый, то голос – не идеальный, то мочки ушей – белые, а не розовые, не романтические.
Мы с князем отчаялись, встали у барьера стреляться – зачем жить, если в Мире нет и дуэльных женщин; значит и счастья нет, даже, если делали моцион молча.
Вдруг, когда пальцы нажимали на курки, мелькнуло, зазвенело, и мимо наш прошла непримечательная на первый взгляд, обнаженная девушка с веером – словно Миром обмахивалась на морозе.
Мы с князем переглянулись, подмигнули друг другу, и, словно два школяра китайских, бросили пистолеты и побежали за девушкой.
На первый взгляд она – не идеальна, потому что слишком проста – глазу не за что зацепиться, как в горах со скалолазом.
(Я увлекался альпинизмом и сорвался со скалы, словно мне отрубили голову.
Летел вдоль стены, а сверху слышал истерический хохот инструктора, будто он меня сатане продал на органы.
Я досадовал, что не отрастил себе бороду и усы – зацепился бы за камешки бородой или усами: журил и укорял матушку, потому что родила меня не иудеем, иудей зацепился бы за сук пейсами, как балерина шарфиком цепляется за стрелу подъёмного крана.
Ресницы, мои длинные ресницы и голубые веки – я вспомнил о них и содрогнулся от сладостного очарования второй жизни.
Ресницей чудом я уцепился за куст саксаула, поддержал веком – да, кожа лопнула, но мельчайший импульс отбросил меня на смотровую площадку, к рыжебородым гномам.
Я выжил, и с тех пор каждый вторник в Костеле ставлю свечку реснице.)
Девушка идеальная, как ровная скала, и ресницы мои не зацепились бы за её идеальность.
Князь обмерял красавицу линейкой, заглядывал ей в рот, раздирал пальцами губы, ставил на весы, просеивал волосы на предмет вшей, с лупой осматривал кожу – ничего неидеального не нашёл, как не искал в кровати жены любовника.
Девушка улыбалась просто – и к улыбке не придерешься: вроде улыбается, а, если под углом в сорок градусов посмотрим снизу, то нет улыбки.
Мы с князем отошли на совещание, долго размахивали руками, спорили, плевались, поглядывали на идеальную девушку – невозможно, чтобы идеал существовал; природа творит неидеальное, нет в Мире идеального.
Если девушка идеальная, то и мы – идеальные сыскари идеального – слишком много для праздника жизни.
«Голос!» — мы с князем вскричали хором, ударили ладонью о ладонь – так прачка приглашает хозяина кальсон.
Если у девушки окажется дурной голос, то красавица выпадает из ряда идеальных, потому что у идеальной девушки и голос идеален, как рельсы в Космосе.
Но опасения, что и голос – идеален, нас подкосили, мы упали друг на друга, вызвали по телефону перевозку шкафов – зачем, к чему нам шкаф – не объяснили даже себе, словно нас превратили в безропотных кротов.
И по одной мысли, одним слогом действия, мы подползли к нашим брошенным пистолетам, подняли и одновременно выстрелили в девушку, чтобы она уже никогда не опорочила свою идеальность голосом.
Восхитились вообразимо!
И сейчас, девушка, если вы уверены, что я — Настоящий Человек, идеальный, как дух Эль-койота, то проследите за моими действиями.
Если найдете их идеальными, и после моих манипуляций останетесь во мнении, что я — Настоящий Человек, то ненависть моя созреет, окрепнет бетоном в бетономешалке, и я стану вашим опекуном!