Тайна

– Подсудимый, не отвлекайтесь и говорите только о деле!.. – заметил председатель.

– Хорошо, я буду говорить только о деле. Я обращался с своим сыном ровно и сдержанно, но в душе я уж давно был во вражде с ним. Своими взглядами на жизнь, своим поведением он оскорблял все мое прошлое, которое было чисто, как дождевая капля; он топтал в грязь мои идеалы, которые я считал святыми… Да, я был с ним во вражде. И вот однажды пришла ко мне одна женщина, я никогда не встречал ее. Она – вдова бедного чиновника, – я не назову ее имени. Она старуха. Мы говорили с нею наедине в моем кабинете. Слезы мешали ей говорить. Вот что она рассказала мне: "Ваш сын Николай знаком с нами уже больше года. Он бывает у нас запросто, и я привыкла смотреть на него, как на своего человека. У меня есть дочь – единственное мое сокровище. Ей семнадцать лет, она кончила прогимназию и готовилась в учительницы. Она – красивая девушка, и я заметила, что между ними есть симпатия. Но я никогда не думала… Ах, вы, как отец, понимаете, что мы думаем о своих детях лучше, чем они есть в действительности… Ну, одним словом, моя дочь скоро сделается матерью… Когда я узнала об этом, я чуть с ума не сошла от отчаяния. Мы честные люди. Но моя дочь даже не плакала. Она с таким убеждением говорила: "Я люблю Колю и он меня любит… Ему осталось немного до окончания курса. Когда он кончит, мы обвенчаемся. Я так счастлива". Это меня немного успокоило. Я подумала: это – несчастье, но все-таки его можно загладить. Однажды я пригласила вашего сына, когда дочери не было дома, и сказала ему: "Мне известно все. Я хочу слышать лично от вас, что вы имеете честные намерения относительно Саши. Конечно, вы должны были вести себя благоразумнее, но это непоправимо". Он покраснел и сказал: "Вы не должны сомневаться в моих намерениях". После этого он не был у нас недели две, потом зашел, посидел час, а затем проходит неделя, другая, месяц, около двух месяцев прошло, а он ни разу не заглянул к нам. Мое сердце встревожилось. Я написала ему упрек: "Отчего вы не заходите? Сашенька очень тревожится! Не больны ли вы?" Он ответил мне, что очень занят, готовится к экзамену и просит извинения – и в письме ни слова о Сашеньке… Ни одного слова!.. Я написала ему, что так нельзя, что никакие экзамены не могут помешать ему забежать на минуту и успокоить Сашеньку. Я прибавила, что их отношения обязывают его к этому. И что же он мне ответил? Вот что!" Она подала мне бумагу, в которой я прочитал слова, написанные рукой моего сына. Да, я узнал его руку: "Милостивая государыня! Я не понимаю, о чем вы говорите и что вам от меня нужно. Ни в каких особенных отношениях с вашей дочерью я не состоял и состоять не буду"… Эту подлость, господа судьи, написал мой сын! Я говорю: подлость, потому что это была ложь. В этом я скоро убедился. Я постарался успокоить мою гостью, обещал поговорить с сыном, обещал побывать у них, но я долго не говорил с сыном. Я прежде хотел посмотреть, что это за люди. И я был у них не раз, и всякий раз, когда я уходил от них, поговоривши с этой несчастной девушкой, я не мог удержаться от слез. Как она верила ему, моему сыну! Она верила даже тогда, после того письма. Она говорила, что этого не может быть, что он – честный человек, – одумается и придет. И вот наконец наступил день, когда я решил поговорить с сыном. Я сказал ему – остаться после обеда. Это вы уже слышали, господа судьи, вам говорили и о том, как упала и разбилась тарелка, но вы не знаете самого главного… мой разговор с сынок! Боже мой, неужели я должен повторить это здесь? Это ужасно! Но я повторю его… Дайте мне выпить воды, господин защитник…

Защитник подал ему воды и, взглянув на старика, был поражен бледностью его лица. Старик глотнул воды и продолжал ослабевшим голосом:

– Я сказал ему, что мне все известно… А он мне ответил с ядовитой улыбкой: "А, вам уже нажаловались". Я спросил его: "Ты не отрицаешь, что эта девушка стала матерью от тебя". Он ответил: "По всей вероятности!" Я сказал: "Ты говорил ей, что женишься на ней, когда кончишь курс?" Он ответил: "В таких случаях всегда говорят это!" Я сказал: "Если ты честный человек, ты должен сейчас же обвенчаться с нею! Я выхлопочу тебе разрешение у попечителя…" Он пожал плечами и ответил: "Неужели вы хотите, чтоб я из-за какой-нибудь глупости, из-за мимолетного увлечения испортил всю мою карьеру?" После этого у меня еще хватило силы сказать: "Я хочу только, чтоб ты не был подлецом!" Он ответил, слушайте, что он ответил: "Ах, папа! Вы дожили до старости и не знаете, что в жизни ничего нельзя добиться, если будешь всегда поступать честно"… Он сказал это… Этим он отрезал себя от меня… Я помню только, что я весь превратился в негодование. Я не знаю, что я с ним сделал, как в руке моей очутился нож, падала ли тарелка, кричал ли он… Но у меня осталось смутное воспоминание или – лучше сказать – чувство… что я хотел задушить его… Вот как было дело… Это все!

Последние слова он произнес совсем ослабевшим голосом, почти шепотом, и опустился на скамейку. В зале тихо раздавались всхлипывания жены подсудимого. Дочь его закрыла платком глаза. Николай Холодов сидел на своем месте с раскрасневшимся лицом и нервно пощипывал бородку. Прокурор пожелал сделать дополнительный допрос свидетелю Николаю Холодову. Молодой человек опять вышел на средину и разгоряченными глазами смотрел в упор на председателя, очевидно, боясь, как бы не встретиться с взглядом отца.

– Вы, свидетель, не отрицаете того, что рассказал здесь подсудимый?

– Я не отрицаю факта… Но…

Старик заволновался и задвигался на месте. Он нервно вытянул шею вперед и с страшным напряжением прислушивался.

– Но… факту дано одностороннее и превратное толкование!..

Эти слова как бы обожгли старика. Он быстро вскочил с места, и как-то запинаясь, прокричал:

– Еще слово… еще одно слово!..

– Говорите! – сказал председатель.

– Я только жалею… Я об одном жалею.

Он остановился и тяжело дышал.

– О чем вы жалеете? Договаривайте, подсудимый!

– Я жалею, что тогда… что не… не убил этого негодяя!..

Он тяжело опустился на место, склонив голову на спинку адвокатской скамьи и, весь вздрагивая, глухо зарыдал. Николай Холодов повернулся и преувеличенно-твердыми шагами вышел из залы.

Публика почти не слушала заключений двух экспертов. Прокурор говорил вяло, холодно и как-то формально доказывая, что старик еще до обеда задумал убийство. Защитник развивал мысль, что как бы мы ни преклонялись перед высокими принципами чести, но в нормальном состоянии родительская любовь должна взять верх над гражданским негодованием, и отсюда делал вывод, что подсудимый действовал в состоянии умоисступления. Присяжные согласились с ним, и старик Холодов был отпущен на свободу. Когда он, шатающийся и бледный, выходил из залы, а за ним следовали плачущие жена и дочь, публика думала о юноше, который час тому назад вышел отсюда. Как-то они теперь встретятся дома и каковы будут их дальнейшие отношения?