Не герой

– Да! – подхватил Мамурин. – Я у вас набираюсь энергии, которой мне хватает на четыре фельетона… Покидая нас, вы лишаете меня заработка, насущного хлеба…

– Господа, простите! Я была занята двумя очень серьезными, вещами…

– Какими? Какими?

– Сперва Дмитрием Петровичем, потом хозяйством…

Рачеев нашел своевременным присоединиться к другим. Он подошел к Бакланову и занял место около него. Бакланов сейчас же начал рекомендовать его своим собеседникам.

– Вы, господа, остерегайтесь его. Он семь лет сидел безвыездно в деревне, а теперь приехал для исследования Петербурга, – что и как в нем обстоит. Ничего не пропускает, вникает в каждую мелочь. Это ревизор от деревни…

Рачеев посмотрел на него вопросительным взглядом, к чему, мол, ты несешь этот вздор. Но реплика Бакланова вызвала оживленный разговор о деревне. Зебров определил семилетнее безвыездное житье в деревне как добровольное заточение в каменной башне. Бакланов горячо вступился за деревню и даже высказал мысль, что, не будь он связан семьей, он давно покинул бы Петербург. Мамурин сказал: "Господа, я избираю середину: деревня превосходная вещь, это неоспоримо, но я буду жить в столице!" Двойников почему-то стал перечислять, в каких деревенских храмах есть иконы его письма и закончил: "Э-э… Нет, деревня – великое дело! Я родился и вырос в деревне!.."

– Да, и это единственное обстоятельство, которое может оправдать ее существование! – заметил Зебров не без ядовитости.

Все улыбнулись, но Двойников не понял насмешки и сказал очень серьезно:

– Именно так!

Разговор на тему о деревне продолжался и за чаем, который принесли сюда, но во все продолжение его молчали двое – хозяйка и Рачеев.

– Что же вы не выскажете своего мнения, Дмитрий Петрович? – спросила, наконец, его Евгения Константиновна. – Вы – самый компетентный человек в этом вопросе?

– Что же я могу сказать? – ответил Рачеев. – Я живу в деревне, живу по своей воле и испытываю большое удовольствие! Кажется, это достаточно говорит о моем мнении!..

– О, да! Это правда! – согласилась Высоцкая.

Требуя от своих гостей, чтобы они приходили пораньше, Евгения Константиновна не любила, чтобы у нее слишком засиживались. Поэтому Бакланов, а за ним и Рачеев стали прощаться в одиннадцать часов.

– Так я надеюсь, Дмитрий Петрович, что мы узнаем друг друга поближе! – сказала ему хозяйка на прощанье. – В другой раз у меня будет, быть может, людней. Сегодня у меня оказалось мало друзей…

– Истинных друзей вообще мало! – с улыбкой вставил Бакланов.

Высоцкая кивнула ему головой, но продолжала, обращаясь к Рачееву:

– Я буду также рада видеть вас у себя как-нибудь утром… В воскресенье часов в двенадцать я дома…

– Я непременно буду у вас! – ответил Рачеев, пожимая ее руку.

– Кстати, мне надо посоветоваться с вами об одном моем маленьком предприятии… Вы позволите?

– Если могу оказаться полезным!..

– О, я знаю это предприятие! Евгения Константиновна выпускает в свет книжки для народа… Она не сидит сложа руки… И даже сделала честь одному моему маленькому творению…

"Книжки для народа?! Гм!.." – подумал Рачеев и тут же пожалел о том, что это сведение чуть-чуть как будто испортило то безусловно хорошее впечатление, какое произвела на него Высоцкая…

Бакланов поцеловал у нее руку, Рачеев воздержался от этого. Они вышли на улицу.

– Ну, что? Какова? – спросил Бакланов, когда они шли по панели. – Не правда ли, дивная женщина? А?

– Это ты в каком смысле и отношении?

– Во всех смыслах и отношениях! – восторженно заявил Бакланов. – Во-первых – красива и мила!

– Пожалуй!

– Во-вторых – умница!

– Может быть, и это!

– Как "может быть"? Если ты говорил с нею четверть часа, то ты должен был узнать это наверное… И потом, в ней нет ничего шаблонного, обыкновенного, пошлого!..

– Ах, дружище, она очень богата. Твоя жена справедливо говорит, что это дает ей возможность показать себя в прекрасной отделке!..

– Ну, в этом случае жена моя и ты с нею ошибаетесь! Разве мало на свете богатых женщин? Но много ли среди них таких? Нет, для этого нужны ум и оригинальный характер!

– Для чего? Я никак не могу уловить, что, собственно, ты в ней ценишь!..

– Что я в ней ценю? Я тебе скажу в двух словах: она целой головой стоит выше большинства женщин…

– Но это еще не так трудно…

– Как не трудно? Нынче образованная женщина, с которой можно говорить обо всем, как с хорошо образованным мужчиной, далеко не редкость. По крайней мере в Петербурге их достаточно. Но замечено: чуть только женщина начинает делать усилие серьезно возвышаться над средним уровнем, так называемой "образованной женщины", как она начинает понемногу кое-что терять из тех чудных качеств, которые делают женщину привлекательной для мужчины. В ней замечаются какая-то сухость, холодность, преувеличенная серьезность, словно серьезное развитие ума и привлекательность, – это два элемента, враждебные между собой… Но ведь это неправда! Евгения Константиновна доказала, что это неправда! Посмотри, как она живо интересуется всеми выдающимися явлениями общественной жизни, как она тонко судит обо всем, как он много и разумно читает! Ты нарочно проверь: вот вышла новая книга, наши присяжные чтецы еще только раздумывают, купить или не купим ее, а у нее уж книга на столе и поговори с ней, она тебе выскажет о на тонкое и основательное суждение… Одним словом – это женщина образованная в том смысле, в каком говорят про мужчину: хорошо образованный человек. Это не то, что так называемая "интеллигентная" женщина. О нет, интеллигентность у нас получается прохождением трех классов гимназии… Да, и в то же время посмотри, как она обаятельна, как она очаровательна! Я не могу себе представить мужчину, который, поговорив с нею минуту, не почувствовал бы желания поклоняться ей!.. И какую она деятельную жизнь ведет! У нее бывают сотни лиц из самых разнообразных кругов! Все за нею ухаживают, во всех она умеет поддерживать огонь и пользуется громадным влиянием!.. Она ведет светскую жизнь и в то же время предается такому делу, не имеющему ничего общего со светскостью, как издание книжек для народа!.. Замечательная женщина!.. Послушай, – прибавил Бакланов, – не зайти ли нам куда-нибудь поужинать? Ну хоть к Палкину, а? Вспомним старину!..

– Поужинать? Да я, брат, разучился ужинать по-здешнему! Ведь это значит – изрядно накачаться!.. – возразил Рачеев.

– О, что ты, что ты!? Ты забываешь, что у меня есть жена. Неужели я позволю себе прийти домой в пьяном виде? Нет, только поужинать.

– Почему же ты с женой не ужинаешь?

– Мы никогда не ужинаем. У нас нет такой привычки…

– Зачем же тогда ты зовешь меня в трактир?

– Ах, да ведь это совсем другое дело. Представь себе, я вот уже пять лет женат и веду, так сказать, умеренную домашнюю жизнь. Кажется, пора бы совсем отвыкнуть от трактирных повадок. Но удивительное дело. Иной раз тебя нестерпимо тянет в трактир. Придешь туда без всякого желания есть и пить, а ешь и пьешь, и знаешь, что тебя тут какой-нибудь чертовщиной на сале накормят, а все-таки поглощаешь, оживляешься, какое-то трактирное вдохновение на тебя находит, и знаешь – даже этакое легкое восторженное настроение ощущаешь!.. Вот что значит – трактирное воспитание! Так зайдем, Дмитрий Петрович!?

– Что ж, зайдем, отчего не зайти!..

Они перешли Владимирский проспект и повернули к Палкину. Рачеев вошел в ярко освещенный зал, свернул налево, прошел к четвертому столу и сел. Бакланов, который шел вслед за ним, тихонько смеялся.

– Почему ты сел именно за этим столом? – спросил он приятеля.

Тот осмотрелся и в свою очередь рассмеялся.

– Фу ты, черт!.. – сказал он, пожав плечами, – Ведь это я бессознательно сел за так называемый "наш" столик. Здесь совершались "малые попойки", а большие – в отдельном кабинете. Да, ты прав, Николай Алексеич! Очень живучи эти трактирные привычки… Ну, ты все-таки жил в столице и от времени до времени подновлял их, не так ли? А я, клянусь честью – я семь лет не заглядывал в трактир и вот, поди же ты, словно только вчера вышел отсюда!