Молчание золотых песков

Мейер долго думал над этими словами, потом долго думал над своей позицией и наконец сказал:

— Если сомневаешься, сделай рокировку. — Он передвинул короля в угол, под охрану ладьи, и добавил: — Тревис, я очень рад, что ты принес нам чуть-чуть удачи. Я рад, что нахожусь здесь. Но…

— Но?

— Но с тобой что-то не так.

— Я вижу во сне всякие гадости. Моя память похоже пришла в порядок. Она почти все расставила по местам. Но у меня действительно отвратительные сны. Прошлой ночью я покупал рубашку. Продавщица предупредила, что ее шили на островах, а там они не точно проставляют размеры, поэтому я должен ее примерить. Когда я надел на себя рубашку и вышел, то увидел, что это точно такая же рубашка в африканском стиле, какая была на Лайзе в вечер нашего знакомства. Когда я попытался объяснить девушке, что мне нужна другая, она быстро подошла ко мне, протянула руку и с щелканьем пристегнула что-то спереди. Это был большой круглый белый предмет, слишком тяжелый для переда рубашки. Я поднял его и понял, что щелкала нижняя челюсть черепа, которая, захлопнувшись, прикусила зубами ткань. Это был очень белый, отполированный, изящный череп, и сначала мне показалось, что это череп какого-то хищника. Потом вдруг я понял, что это череп Лайзы. Я хотел заставить девушку снять его, но она сказала, что он продается вместе с рубашкой. Ни с какой другой, а именно с этой. И я проснулся.

— Господи Боже, — тихо прошептал Мейер.

— Но обычно я вообще не вижу снов.

— Скажи спасибо, Тревис. Что-то еще не так?

— Да.

— Не можешь пока объяснить этого словами?

— Мне кажется, что скоро смогу. Когда этот момент наступит, я тебе все объясню…

— Пытаешься угрожать конем? Давай. Посмотрим, что у тебя получится.

В следующее воскресенье, а было это в конце мая, мы с Мейером отправились на пляж. Ветер стих, на солнце стало очень жарко, и мы переместились в тень, на скамейку. Я наблюдал за двумя симпатичными дамами, прогуливавшимися по пляжу. Они шли, старательно распрямив плечи и втянув животы, смеялись и болтали. Элегантные дамочки. Совершенно незнакомые. Они лишь коснулись моей жизни и уже уходили из нее, и я никогда не узнаю их и не прикоснусь к ним, так же как к двум миллионам или к десяти миллионам их грациозных сестер.

— Кажется, сейчас я смогу выразить одну проблему двумя словами. Но это только попытка. У тебя хватит терпения?

— Ты что, часто видел меня нетерпеливым?

— Начну со слов, сказанных Рупом Дарби на Гренаде. Это фраза, не слово. Она определяет состояние. Без женщин. Физически, он имел в виду. Полнейшее сексуальное опустошение, когда кажется, что никогда больше не захочешь видеть ни одной женщины. Но у меня это в другом смысле. Вся моя любовная жизнь проходила до Гренады целую вечность назад.

— Так. Значит, без женщин, но не в физическом смысле.

— Господи, нет. Эти две, что только что прошли мимо, вызвали предполагаемую реакцию. И я прекрасно помню прикосновение гладкого и теплого бедра той маленькой христовой певчей на своем затылке. Физическая способность — это прекрасно. Нет, Мейер. Я чувствую себя опустошенным и сломленным в другом смысле. Я противен самому себе, не могу представить себя в действии.

— Как?

— Все мои представления о том, как заниматься любовью с женщиной, кажутся мне банальными. Я слышу свои слова, которые говорил слишком многим: «Должна быть какая-то привязанность, милая. Уважение друг к другу. Мы не должны причинять вреда ни себе, ни другим, дорогая. Обе стороны должны давать и получать, любимая». О, Мейер, да поможет мне Бог, все это звучит как разговор при торговой сделке. Я обманывал их и обманывался сам. Смотри. Вот у меня в руках упаковка. И на этой упаковке маленькими буквами написано, что это чертов гуарановый чай. Мэри Диллон взяла упаковку. Я не заставлял ее. Я просто положил ее на видном месте, где она могла бы заметить ее. Она взяла ее, ей понравился продукт, и потом она вышла замуж за Гарри Бролла. И вот теперь она погребена за волнорезом, под бетоном. Значит, что-то не так или с надписью мелкими буквами, или с обслуживанием, или с навязанным товаром, Мейер. Я просто не могу… Я не в состоянии снова услышать свой собственный искренний, любящий, гадкий голос, произносящий эти затасканные слова о том, что «я не сделаю тебе ничего плохого, крошка, я просто хочу переспать с тобой и сделать из тебя настоящую эмоционально здоровую женщину».

— Тревис, Тревис, Тревис.

— Я знаю. Но это то, что со мной происходит.

— Может быть, в воздухе, которым мы дышим, появился какой-то новый вредный промышленный компонент.

— Проявляешь добродетель?

— Не сваливай все на меня, Макги. Ты хороший человек. Людей, которые не были бы хоть немного болванами, не существует. Когда мы обнаруживаем в себе частичку глупости, мы недовольны собой. Еще бы! Наш имидж страдает.

— И что же мне делать?

— Откуда я знаю, что тебе делать? Исчезни где-нибудь на далеких островах и полови пару месяцев рыбу. Наймись на буксирное судно и поработай до изнеможения. Возьми пять тысяч из тех, что лежали в коричневом пакете и арендуй «Хеллз Белль» для себя одного на десять дней. Принимай холодный душ. Изучай хинди.

— Что ты злишься?

Он вскочил со скамейки, повернулся кругом, наклонился и рявкнул мне прямо в лицо:

— Кто злится? Я не злюсь!

Вприпрыжку Мейер побежал к воде, плюхнулся в нее и поплыл.

Все как-то странно вели себя. Может, действительно в последнее время в воздухе висела какая-то мерзость.

Пока мы плескались, Мейер вышел из несвойственного ему нервного состояния. Мы медленно побрели через мост назад, а когда наконец подошли к «Флешу», я увидел на его корме, в тени навеса, какую-то женщину.

Я не узнавал ее до тех пор, пока мы не приблизились к борту почти вплотную. Она спала в шезлонге, похожая на уютно свернувшегося котенка. Рядом с шезлонгом стояли большой красный чемодан и такая же дорожная сумка. И то и другое изрядно потрепалось в путешествиях. На ней было короткое джинсовое платье, отделанное белой крупной строчкой, а белые босоножки валялись на палубе, под шезлонгом. Во сне она крепко прижимала к себе свой белый кошелек.

Неожиданно она широко открыла глаза. Весь ее сон тут же как рукой сняло. Она проснулась в одну секунду, вскочила на ноги и широко улыбнулась:

— Привет, Макги! Это же я, Джинни. Джинни Доулан. Мне надо было завернуть на пляж, да?

Я представил их друг другу. Мейер сказал, что слышал о ней много хорошего. На него, кажется, произвели впечатление копна рыжевато-каштановых волос и блеск серо-зеленых глаз.

Я отпер «Флеш», и мы вошли. Она восторженно затараторила:

— Оставьте мои вещи там, если, конечно, у вас нет воров. Ой, можно я посмотрю ее? Это великолепная яхта, Трев! Послушайте, а я не помешаю? Если у вас, ребята, какие-то планы…

— Никаких, — сказал Мейер. — Абсолютно никаких.

— Ух ты, какая замечательная кухня!

— Камбуз, — сказал я.

Джинни непонимающе взглянула на меня:

— Камбуз? Это же на галерах, там огромные весла и человек с кнутом. И у вас это тоже есть?

— Хорошо, Джинни. Пусть будет кухня.

— А мотор у нее есть? Я имею в виду, на ней можно путешествовать и так далее?

— И так далее, — сказал Мейер, лицо которого приобрело более счастливое выражение.

— Ух ты, как бы я хотела когда-нибудь отправиться на такой яхте. Все равно куда!

— Где твоя подруга? — перебил я ее.

— Бетси? Нас выбросил из «Каса-де-Плайя» обосновавшийся там банк. Не нас, а меня. Потому что ее к тому времени уже не было. Она вернулась к вдовствующему дантисту в Северный Майами.

— Тебе водку с тоником? — спросил я.

— Совершенно правильно. Как это чудесно, когда люди помнят такие вещи, правда? А я собираюсь вернуться в Колумбус. Нет, не к Чарли, не к этому зануде. Но я позвонила к себе на старую работу и смогу достаточно зарабатывать, так что накоплю денег и улечу в Доминиканскую республику. Там немедленно разведусь, вместо того чтобы ломать себе голову здесь.