Мышеловка

— И мне, — потребовал Комочков. — Я тебя полночи пас у доктора. Зря, что ли?

Потом мы пообедали теми макаронами, которые приготовила Милена и которые напоминали пересоленную стружку с дерева, а запили все это чем-то похожим на слабо разведенный стиральный порошок.

— Это компот, — пояснила Милена. — Я добавила туда крахмала для сытости.

— Вон из той баночки? — спросил я. — Поздравляю, там была сода.

— Ну какая разница? — откликнулась Ксения. — Все равно пить нельзя. Хорошо, что ты не держишь на кухне крысиного яда.

Милена обиделась.

— Вы все считаете, что я плохая хозяйка? — спросила она.

— Нет!.. Отнюдь!.. — заговорили все разом.

— Ты чудесная хозяйка, и лучше не сыскать. — Эти слова произнес Комочков. — Только лучше тебе испробовать себя не в гастрономии, а… скажем… в вязании свитеров.

— Тогда Вадима смело можно отправлять на работу в цирк, клоуном, — заметил Марков.

В это время в наружную дверь слабо постучали, и я, оставив их веселиться дальше, вышел на крыльцо. Передо мной стоял местный учитель — Клемент Морисович Кох, которого я меньше всего ожидал увидеть у себя дома.

— Здравствуйте, проходите, — сказал я. — Я угощу вас чудесными макаронами.

— Нет, нет, спасибо, — поспешно ответил он, словно чувствуя какой-то подвох. — Я сыт. Кроме того, мое дело к вам конфиденциального свойства.

— Слушаю вас.

— Давайте пройдемся, если это вас, конечно, не затруднит.

Мы вышли с ним на улицу, а потом свернули вниз, в сторону болота и березовой рощицы. Клемент Морисович смущенно молчал, ведя меня явно к Волшебному камню. Я чувствовал, что он хочет сказать мне что-то очень серьезное, поэтому не торопил с началом разговора. Наконец мы выбрались на земляную косу и прошли по ней до зеленой площадки, где лежал огромный пористый валун с блестящими от солнца черными боками и изголовьем.

— Здесь мое любимое место, — произнес Кох. — Думается как-то лучше… Уносишься, знаете ли, в какие-то мечты…

— Одна моя приятельница утверждает, что все это — следствие болотных газов, скопившихся где-то неподалеку, — сказал я, а сам подумал: «Не приводила ли и его сюда Девушка-Ночь?»

— Александр Генрихович считает, что под этим камнем сокрыта бессмертная голова Лернейской гидры, — усмехнулся учитель. — Глупость, конечно. Но звучит весьма романтично. Всем нам хочется верить в какой-то свой миф, близкий тебе по духу.

— А Намцевичу близки гидры, тифоны, химеры и ехидны?

— Они тоже жители нашего мира, как и феи, эльфы, небесные ангелы, — ответил Кох. И добавил с каким-то тягостным полувздохом: — Вам письмо. Я, собственно, должен был только передать вам его. Но мне необходимо сказать кое-что еще.

Он протянул мне незапечатанный конверт, в котором лежал лист бумаги.

— Это от Валерии, — пояснил он. И вновь последовал едва слышный вздох.

«Трудную миссию он на себя взял, — подумал я. — Если учесть, что он любит эту черноволосую девушку».

— Вы знакомы с содержанием письма? — спросил я на всякий случай.

— Что вы! Как вы могли такое подумать, — взмахнул он руками. — Если бы она желала этого, то не преминула бы сказать об этом. А так… нет, ни в коем случае!

Я углубился в чтение. В послании было всего несколько фраз: «Если вам дорога ваша жизнь и жизнь ваших друзей, то вы должны попытаться сегодняшней же ночью пробраться в замок, — она так и написала — „замок“, словно была заколдованной принцессой в плену у злого чародея, — и встретиться со мной. Вы знаете, где меня найти. Промедление недопустимо. Готовятся ужасные вещи. Условным сигналом будут четыре коротких удара в мою дверь. Я буду ждать вас и не спать всю ночь. Прощайте». Я свернул письмо и положил его в карман.

— Вы можете сказать мне, что здесь вообще происходит? — спросил я. — Вы часто бываете у Намцевича и должны знать или хотя бы предполагать.

— Больше я ничего не могу добавить, — ответил учитель, на чьих бледных щеках играл нездоровый румянец. — Поскольку это касается других людей. У меня такое правило.

— Но хотя бы — кто такая Валерия?

— И об этом я не вправе вам говорить. Если она пожелает, вы узнаете об этом от нее самой. Но зато я могу сообщить вам другое, что относится непосредственно к нам с вами. Помните тот спиритический сеанс у Викентия Львовича Дрынова?

— Конечно. Меня тогда чуть не убило электрическим током. Такое, знаете ли, не забывается…

— Вот-вот… об этих проводах. Я догадываюсь, кто подложил их на спинку вашего кресла. Этот человек находился тогда среди нас. Я не знаю причин, почему он собирался это сделать, и не могу пока назвать вам его имя, поскольку мне надо еще раз все тщательно проверить, но поверьте, это происшествие меня сильно расстроило, так как я относился к этому человеку со всем уважением.

«Меня бы это происшествие, удайся оно до конца, расстроило бы еще больше», — подумал я. Мне был симпатичен этот голубоглазый юноша с легким пушком на подбородке, сочинивший себе какие-то благородные правила, от которых не мог отступить ни на шаг. Он очень напоминал разорившегося дворянина, занесенного сюда из девятнадцатого века и вынужденного подрабатывать учительством.

— Через несколько дней я назову вам имя человека, намеревавшегося вас убить, — продолжил Клемент Морисович. — А пока прощайте! Честь имею.

— Постойте, — остановил его я. — Вам нравится Валерия?

— Это к делу не относится, — махнул он рукой и пошел прочь.

А я, посидев еще немного на Волшебном камне и перечитав послание, поспешил к Ермольнику, чтобы предупредить его о ночной вылазке.

Глава 8

Вновь у Намцевича

Не знаю, поступил ли я правильно, решившись отправиться ночью в особняк Намцевича и не предупредив об этом своих друзей. Но послание Валерии было адресовано лично мне, и никому иному. Она ведь не остановила свой выбор на Маркове, или Комочкове, или Сене Барсукове. Но почему именно я вызвал ее столь пристальное внимание? Здесь тоже была какая-то загадка, хотя в глубине души я надеялся, что она просто прониклась ко мне неожиданной симпатией, а возможно — сердце мое трепетало — даже внезапно полюбила. Надеяться на это было, конечно, смешно и глупо, но мне хотелось так думать и верить. Но, по правде говоря, а совершал довольно рискованный ход: а что, если послание Валерии было ловушкой, средством заманить меня в западню? Да и написать его мог кто-либо другой, тот же Намцевич, договорившись предварительно с учителем, ведь я не знал ни ее почерка, ни то, какие внутренние мотивы двигали поступком Клемента Морисовича. Некоторые сомнения вызывал у меня также и Ермольник, сам вызвавшийся сопровождать меня в особняк Намцевича. Понятно, что он преследовал какие-то свои цели. Его постоянная угрюмость и настороженность говорили о том, что и на его душе лежит какой-то камень, отягчающий жизнь. И кроме того, я помнил о пропавших из моего дома тетрадках деда, об оставленных в подвале следах тупоносых ботинок, точно таких же, что носил кузнец. Но отступать было уже поздно.

Дождавшись, когда Милена уснет, я выскользнул из постели, оделся в темноте и осторожно прошел через зал в первую комнату, где был выход во двор, который, как сторожевой пес, охранял Марков. И хотя ступал я почти бесшумно, он тотчас же вскинул от подушки голову.

— Ты куда? — спросил шепотом Егор.

— Пройдусь немного, — уклонился я от ответа. — Голова побаливает.

— Врешь. И я с тобой.

— Спи, спи… Я ненадолго.

— Пистолет дать?

— Не надо. — У меня с собой и так было кое-что из моих пиротехнических спецэффектов. Не зная, что меня ждет в особняке, я на всякий случай захватил несколько «подарков» для хозяина и его охранников.

— Где тебя хоть искать, если не вернешься?

— У Намцевича, — немного помедлив, ответил я. А потом поспешил из дома. Времени было половина второго, и Ермольник уже поджидал меня на берегу озера. Я увидел его коренастую фигуру возле остова сгоревшей лодки.