Три повести

Все было по-речному опрятно в маленьком салоне парохода. Чисто выстиранные старенькие чехлы на диванах, большое зеркальное окно, обращенное на нос парохода, качающиеся подсвечники на стенах, служившие в свое время для свечей, и голубенькие примулы в горшках на столе. Дементьев усадил отца в кресло.

— Вот какие дела, брат, — сказал он. — Разговору нам на десять лет хватит.

— Ты зачем же на Амур? — спросил Прямиков. Видимо, его стесняли и значки на черных петлицах и служебный пароход. Почти пятнадцать лет прошло с той поры, когда партизанили вместе на Амуре.

Алеша сидел на краешке низкого дивана под широким окном и видел знакомые тугие желваки на скулах отца.

— Знаешь, от кого я узнал, что ты здесь? От Михалкина. Он диспетчером в управлении пароходства в Хабаровске. А дела вот какие… — Дементьев прошелся из угла в угол. Отец сидел на краешке глубокого кресла, держа руки на сдвинутых коленях. Замасленная его кепка лежала на столе.

— Нас с тобой партизанская война одним крестом крестила. Ты Лазо помнишь? Станция есть его имени, — сказал задумчиво Дементьев. — Поезд на нее рано утром пришел, все еще спали. А я вышел, походил по этой станции. Больше пятнадцати лет прошло. Целая жизнь. И есть нам о чем рапортовать товарищу Лазо. Можем сказать ему, что не зря он дрался и умирал. Вот он, Дальний Восток, — в наших руках лежит. Застраиваем его понемногу, заковываем в броню. Подходящие суденышки по Амуру плавают. Пусть кто-нибудь сунется. Золотой край, богатство наше. А ты ведь тоже мог из Приамурья податься… где климат помягче да и полюднее, где о тайге только из книжек знают. Не ушел все-таки. А почему не ушел? Доходу тебе здесь больше или просто привык к своему месту? Или любовь к краю, что ли…

— Может, и любовь… Свой край, за него дрался. Этого из песни не выкинешь. Конечно, не очень-то много я успел. Створы зажигать — дело не больно хитрое. Но ведь и навигацию без створ не проведешь. Работаю помаленьку, как умею. Ну, ты, конечно, другое дело… следует думать, свою дорогу нашел. Ты кем же сейчас будешь?

— Я транспортник. Да и гидролог в то же время, работаю по водоизысканиям. Прежде чем построить завод, приходим определять, откуда брать ему воду и есть ли еще подходящая вода. Я тогда ведь с Дальнего Востока после войны в Ленинград уехал. В Ленинграде окончил рабфак, потом гидрологический институт. Работал в Казахстане сначала, потом в Средней Азии. Сейчас послали меня с одним делом на Дальний Восток. Дело это большое и срочное.

Дементьев шагал по салону. Его черная куртка была расстегнута у ворота. Морщинки над переносицей были строгие, сближавшие по временам прямые черные брови. Течение покачивало пароход, и подвески на люстре позвякивали.

— История вот какая… если начать прямо с дела. Последние годы я работаю в Наркомпути. Дела всё срочные, связанные со всякими изысканиями. Прокладывали мы дорогу в Казахстане. Не знаю, читал ли ты про это? Газеты-то читаешь?

— Хабаровскую получаю, — ответил Прямиков.

— Ну, так вот… в общем, бегут теперь по степи поезда! — Дементьев с удовольствием усмехнулся. — Из Казахстана вернулся в Москву. Работал в отделе проектировки. Раз вызывают меня на одно совещание. Дело это, конечно, особое… ну, ты понимаешь, конечно, что дело это пока секретное. А что делает твой сын? — спросил он вдруг.

— Окончил семилетку весной. В железнодорожный техникум поступает, по твоему ведомству.

Дементьев остановился перед Алешей и стал разглядывать его.

— Вот для сына уже дорога и открыта. Не зря мы с тобой воевали, значит! — Дементьев на миг задумался. — Да… вызывают меня на одно совещание. Речь идет о Дальнем Востоке. Есть у нас на Дальний Восток одна колея. Сам знаешь, от Карымского до Владивостока одна путь… артерийка. Один поезд на восток, другой на запад… кто первый к разъезду подошел, тот и ждет. Край большой, дела большие, опасности большие… есть места — от железной дороги до границы на лошади в дневной переход доедешь. А японцы Маньчжурию дорогами опоясывают, к границе выводят… и все в нашу сторону. Значит, нам самое время об артерийке думать. Насчет второй колеи ты слыхал, конечно, но есть еще и другая проблема. Ты в Сковородине бывал?

— А как же? И в Сковородине, и в Талдане, и в Магдагачи… мы ведь с тобой вместе до Читы доходили.

Конечно, это было так. В охране восстановительного железнодорожного батальона они доходили до Читы.

— Тогда тебе все будет ясно. Есть такой самый трудный участок на Великом Сибирском пути. Район вечной мерзлоты. Сверху торф, внизу лед, и так весь год, даже в самое жаркое время земля не оттаивает. Человек там редок, да и зверь не очень-то водится. А главное — нет для железной дороги воды. Воду для паровозов на промежуточные станции в цистернах перевозить приходится… первая трассировка Амурской дороги на русской территории не имела успеха. Американцы, которых на это дело пригласили, ничего не придумали, и японцы в интервенцию с водой помучились. Нет зимой воды, реки и ключи перемерзают, жители снег тают для своих нужд, а поезда стоят. Вот и представь себе наше положение. С одной стороны, мы вторую колею начали тянуть на восток, с другой — есть такая тысяча километров безводной полосы, которая портит нам все на свете. Царское правительство над вопросом о водоснабжении не один год билось здесь и ничего не сумело. У нас таких сроков нет. Эпоха и обстоятельства диктуют нам другие сроки. Старые специалисты, которые полвека на транспортном деле сидели, считали неразрешимым этот вопрос: природу не переспоришь, мол. Ну, а мы к этому относимся иначе. — Его серые глаза стали жесткими. — Если что нужно достать, значит нужно. На то и природа, чтобы человек подчинял ее себе. Словом, вызывают меня на совещание. Так-то, мол, и так, знаешь насчет водоснабжения в районе вечной мерзлоты? Я, правда, кое-что по этому вопросу почитал, есть у нас и хорошие специалисты-мерзлотники. Немного знаю, говорю. «Хорошо. Царское правительство над этим делом годами билось и ничего не нашло. А мы должны найти в восемь месяцев… к зиме должны найти. Подбирай людей, через три недели должен быть на Дальнем Востоке». — Дементьев остановился. За широким зеркальным стеклом голубел на солнце Амур. — Вот какие дела, братец мой, — заключил он, отвлеченный на миг широкой речной панорамой. — В восемь месяцев надо сделать то, на что потрачены были годы бесплодных изысканий. Надо найти. Иначе что же… иначе — позор!

— Дело трудное, — сказал Прямиков. — Я ведь эти места хорошо знаю. На Ерофее Павловиче[17] мы с этим делом помучились. Стали поезда, нет воды. Снега для паровоза не натаешь. А нам вспомогательный поезд срочно гнать… впереди крушение. Сзади броневой поезд и два эшелона… надо их двигать на Читу, там бои. Семенов наседает. С водой там подлое дело, верно, — согласился он. — Так как же ты думаешь подойти к этому?

Он уже освоился, старый товарищ был таким же, как и пятнадцать лет назад, только тонко заблестела седина у висков.

— Видишь ли, дело это, конечно, новое. Есть насчет него разные теории… есть целая наука о вечной мерзлоте. Я тут одного человечка нашел… он этой вечной мерзлоте, можно сказать, жизнь отдал. Идея. Упорная верность своей идее. За это уважаю. — Дементьев даже потер пальцами, словно показывал качество. — Есть ведь более эффектные и актуальные темы… но человек должен видеть завтрашний день, в этом его сила. Тридцать лет доказывать свое, верить в дело, пробивать толщу недоверия… а ведь для доказательств нужны средства, нужен размах. Мертвая это пустыня, кладбище мамонтов или может человек заставить мерзлоту вернуть земле жизнь?

— Так как же? — спросил Прямиков заинтересованно.

— А так, что не все умерло здесь. Есть вода. Нужно только суметь ее взять. Настоящая живая вода. А что вода бывает мертвая и живая — ты про это слыхал? — спросил он вдруг у Алеши. — Когда-нибудь, впрочем, узнаешь… и в прямом смысле и в переносном! Да, вот такие дела… — продолжил он. — И вот когда отправился я по Амуру, пришла мне в голову такая мысль… наука и теория неотделимы от практики, мой профессор теорию под эту воду подвел, но как практически взять ее в тайге? Для этого нужны люди, которые знают тайгу, как ты вот свой дом на берегу знаешь. И я решил взять с собой кого-нибудь из старых охотников-нанайцев. Ты в стойбищах давно не бывал?.. Заксор жив?

17

Ерофей Павлович — станция Амурской железной дороги; имя землепроходца Хабарова, в честь которого назван город Хабаровск.