Три повести

— Вот как, — сказала она выжидательно. — Вы хотели бы видеть Варю?

— Нет, не сегодня. Сейчас уже поздно. А впрочем, если она не спит…

Она разом повернулась и ушла. Он ждал.

— Вот видите, меня снова закинуло сюда… хотя, откровенно говоря, я сам выбрал для себя этот промысел, — сказал он несколько минут спустя Варе. Они сели на ступеньку. Маленькая сердитая женщина больше не вышла. — Не любит меня Агния, — добавил он, усмехнувшись. — Напрасно. На Камчатке, вдалеке, можно было кое-что и продолжить фантазией… винить меня за это не следует. Крепче всего ушибся все-таки именно я.

Косая складочка лежала между ее бровей, — знакомы были и разлет бровей, и маленькое розовое ухо.

— Только давайте условимся: не будем говорить о прошлом. Это и нелегко и не нужно. Пойдем каждый своей дорогой, — сказала она.

Он помедлил.

— Это по-книжному… но хорошо. Обещаю. А впрочем… — Он не удержался и добавил: — Всё это вы наспех придумали… знаете ли, вроде рыбьих хладнокровных законов. Давайте ничего не обещать друг другу, а предоставим все жизни.

Разом вдруг появилась маленькая сердитая женщина. Она как будто отмерила срок для их разговора и теперь недовольно и выжидающе стояла в дверях. Он поднялся.

— Я буду иногда заходить, Агния.

— Заходите, — ответила она коротко.

По-прежнему широко набегала волна. Промысел спал. Знакомое дальневосточное одиночество было в шорохе набегавшей волны, в шуршанье песка под ногами. Он вернулся к своему жилищу и поднялся наверх. На соседней койке, укрывшись с головой, спал неизвестный сосед: видимо, зашел по привычке в поисках походного ночлега и забрался в незанятую постель. Свияжинов достал из портфеля бумаги. Цифры были неподатливы и рассыпались. Он все же заставил себя сосредоточиться, сделал пометки в книжке и лег наконец. Но шумел прибой, ветер гулял над побережьем, и впервые за все эти годы Свияжинов ощутил, что дома у него в сущности нет.

XVI

С вечера были наряжены партии косцов на далекие покосы. Рабочим назначалась южная сторона полуострова, широкую полосу побережья должны были по договоренности совхоза с рыболовецкой артелью скосить взрослые члены семейства ловцов. Как обычно, пришли помогать и корейцы, промышлявшие на берегу. На три дня они оставляли свой промысел. Работа была срочная. Неверная тишина стояла над сопками. Каждый день могли начаться дожди.

В шестом часу утра егерь прискакал к конторе. Лошадь его поводила запотевшими боками. Он привязал ее наспех к террасе.

— Не вышли семейства, Ян Яныч! — сказал он еще в коридоре.

— Как не вышли?

— Не вышли. Вечером порешили не выйти… и не вышли.

— Но я ведь договорился с правлением…

— Правление — это одно, а тут другая сила действует. Я кое-что разведал, поедемте. Седлаю лошадь.

— Седлай. Сейчас оденусь.

Четверть часа спустя они выехали. Утро было в росе. С деревьев спадали и, мятно холодя, уползали за ворот капли. Широко и прохладно возникла падь. Лошади шли ровно, свежей утренней рысью. Только жеребчик егеря по временам норовил обогнать. Через каменистое ложе ручья перешли шагом. Паукст придержал лошадь.

— Скажи толком… в чем дело?

— Я вам, Ян Яныч, уже говорил… тут поглубже прощупать надо. Я не зря вас так рано поднял.

Главное — пропадал день покоса. На всей побережной полосе, лучшей части полуострова, не было ни одного косца. Скоро выбрались на южную сторону сопки, покрытую дикорастущими луговыми травами. Мелкое горное сено со многими листьями особенно охотно поедали олени. Корейцы уже косили полным рядом. Было их шесть человек — почти вся артель. Двое остались присматривать за огородами. Впереди, во главе партии, шел знакомый старшина. Его белая куртка была расстегнута, в худых ключицах шеи лежал пот. Голова была повязана красным платком от солнца. Он сделал еще два широких движения и отставил косу. Остальные тоже прекратили работу. Паукст слез с коня и присел на скошенную пахучую полосу горной травы. Корейцы окружили, тоже присели на корточки. Свертывались цигарки, приятельский огонек обежал весь круг.

— А ну-ка, расскажи, — сказал старшине егерь, — кто вам говорил: ракушку ловите, мол, а косить не надо?

Кореец курил, его лицо блестело от пота. Потом он рассказал следующее. Корейцы жили на полуострове шестой год. Каждую весну они приезжали из Сингхана, добывали ракушку, трепанга. До поздней осени, до самых штормов, болтались в море на своих шампунках, пока можно было разглядеть дно. Каждый год совхоз предоставлял им право на лов, землю под огороды, помогал припасами. Помогали и они совхозу, как могли. В горячую пору покоса шли всей артелью на подмогу. Было так и в этот раз. Они покинули промысел на несколько дней, оставив только двух человек для присмотра за огородами. Три дня назад прослышали они, что ловцы поймали ската. Мясо ската вкуснее свинины. С ловцами не раз обменивались они овощами и ракушкой. Пошли и в этот раз двое промыслить насчет ската. Один был он сам, другой — повар. На промысле от старика артельщика они услышали, что Япония будто бы скоро пойдет войной и что приезжал кто-то от бывшего владельца, говорил, что скоро тот вернется владеть своим промыслом, что владелец обещает всякие льготы, но требует зато, чтобы насчет вылова рыбы ловцы не очень старались, а заработки он возместит; кроме того, по поводу выхода семей на покосы был пущен слух, что совхоз трудом воспользуется, а ничего не заплатит, что так было и в прошлые годы. Некоторые, только недавно прибывшие в эти места, ловцы поверили и свои семейства на покос не пустили, а те, кто даже и не поверил, не захотели ссориться с другими и также не вышли. Приходил и к ним один человек и тоже уговаривал не выходить на покос, угрожая, что если они будут косить, то их с этого берега сгонят, а место, где они промышляют, сдадут другим.

— Подожди, — остановил старшину егерь. — Когда человек приходил?

— Два дня прошло — приходил.

Человек был навеселе. В кармане у него была бутылка водки. Человека этого они прежде не видели.

— Ну, а если показать его вам, узна́ете? — спросил егерь.

Корейцы переглянулись. Был человек недолго, но, может быть, все-таки они и узнают его.

— Вот что, Ян Яныч, захвачу-ка я одного из них на промысел, — предложил егерь. — Ясное дело: кто-то из ловцов это был.

Слух о Японии и о прежнем владельце, который должен вернуться, пущен был не впервые.

— Что ж, попробуем. Подъеду и я.

Корейцы помогли егерю поймать и взнуздать коней. Свесив босые ступни, в широкой соломенной шляпе, один из корейцев сел позади него на круп лошади. Иноходец недовольно потоптался и зачастил в сторону побережья.

Только что пришли кавасаки с уловом. На мокрых мостках сидели работницы и отцепляли рыбу из сетей. Рабочие на длинных носилках переносили ее на завод.

Паукст привязал лошадь и пошел искать Микешина. Из сетей вываливали груды платиновых с голубоватыми пятнами иваси. Возле засольного сарая Паукста нагнал егерь.

— Опознал кореец, — сказал он возбужденно. — Головлев! Первый бузотер. Идемте в контору.

…Он стоял возле стола — угрюмый, высокий, недовольный человек. Руки его еще были мокры: он скидывал рыбу в засольные чаны. Резиновые сапоги были в налипшей чешуе.

— Я пришел… зачем звали?

Вероятно, опять на него за что-то нажаловались. Он привык к вызовам в контору.

— Сейчас поговорим, — ответил Микешин коротко.

Головлев дожидался. Круг людей смутил его.

— Товарищ управляющий, меня дело ждет.

— Не в первый раз ждет. Вот что, Головлев… — Микешин потер щетину на своем подбородке. — Ты родом откуда?

— Откуда родом? Из Ольги…

— А говорил — с Каспия… будто с ловцами тебя вербовали.

Головлев усмехнулся.

— Это я так… за других обижался.

— Хорошо. Предположим. Отец чем занимался?

— Рыбачил. Что это вы, товарищ управляющий, взялись…

— Постой. Отвечай по порядку. Посуду отец имел?