Три повести

— Людей будет стоить… в прошлом году Моисеенко знаешь сколько потерял.

— Без потерь не бывает…

Год назад лесник увел от преследования партизанский отряд Моисеенко. Не один десяток немцев полег у завалов на лесных дорогах заповедника. Но настигнуть партизан им так и не удалось: чья-то опытная рука вывела партизан из лесов.

Они долго договаривались в сумраке дождливого дня. Было холодно, и начало весны походило на позднюю осень. Штаб авиаполка помещался в бывшем здании школы. По обеим сторонам широкой улицы хутора жил обслуживающий аэродром персонал. На самом аэродроме в землянках размещались механики и охрана. Ближе к лесам, которых немцы боялись, выставлены были посты, соединенные с аэродромом телефонной связью.

Два дня спустя перед вечером Макеев пробрался к хутору вместе с бывшим бетонщиком Рябовым, строившим когда-то плотину на Днепре; брать с собой еще кого-нибудь, боясь лишних потерь, они не захотели. Дождь, ливший несколько суток подряд, утих. По дну балочки с шумом бежала вода. У окраины леса, откуда начиналась затопленная низина пахотного поля, они остановились. Темное небо плотно лежало над полем. С трудом вытаскивая ноги из липкого чернозема, они пошли в сторону пустующей конторы лесничества: здесь их должен был дожидаться старик.

С утра, заглушая скуку нелетной погоды, немцы играли в карты или пили вино. В одном из домов, где помещалось раньше правление колхоза, показывали фильм. Уже тарахтел в тишине ночи движок. Плодовые сады спускались по откосу к балочке: Цыганские издавна славились ранними сортами яблок. В сторону сада с большими старыми яблонями выходили окна дома, в котором немцы сейчас смотрели картину. Маскировочная бумага на одном из окон отошла, и в щель виден был голубоватый угол освещенного экрана. Улица перед домом была уже пустынна, только возле движка, над которым возился механик, стояло несколько немецких солдат. Глухая, ненастная ночь с затопленными полями и непроезжими дорогами лежала над хутором, и война казалась далекой, как будто происходила в другой части света.

Возле пасеки с пустыми ульями Макеев и Рябов сняли с пояса ручные гранаты. Все было тихо, и только голубовато трепетал свет в углу неплотно завешенного окна. Макеев развернулся и кинул в окно одну за другой гранаты. Бледное мертвое пламя ослепило его. Последующие разрывы гранат, брошенных Рябовым, почти развалили здание. Они побежали обратно, цепляясь за сучья яблонь. Две длинные автоматные очереди хлестнули откуда-то слева. Чернота ночи зарябила от летящих зеленоватых огней трассирующих пуль. Макеев пригнулся, но в то же мгновение его больно ударило по плечу. Впереди в непроглядной черноте лежало пахотное поле. Он перебрался через балочку и тяжело побрел по пахоте, всасывающей в себя, как болото. Рябова не было. Плечо намокало, и Макеев, пощупав его, понял, что он ранен. Он пересилил боль и побрел дальше по полю. Только дойдя до опушки леса, он остановился отдышаться. С деревьев падали холодные капли. Он подставил им лицо и слизнул несколько капель, упавших на его пересохшие губы…

…Почти месяц провел Макеев в глухом, затерянном в море весенней проселочной грязи селе. Он жил в маленькой хатке на задворках заброшенной маслобойки у механика Глебова, помогавшего не раз партизанам. Сейчас тот давно забросил былое свое ремесло, сооружая самодельные крупорушки и жернова, на которых женщины и старики обдирали кукурузу или мололи у себя в хатах зерно. Целые отвалы мокрой подсолнечной шелухи лежали во дворе маслобойки вместе с битыми бутылями из-под олеи, и внутри маслобойки дышало холодом и запустением. Рана болела, и Макеева пугали отекшие и потемневшие пальцы руки. Ночью тайком он развязывал рану, боясь почувствовать запах начинающейся гангрены. Он с завистью смотрел на ловкие, не знающие усталости руки Глебова: все, казалось, мог тот смастерить, налаживая швейные бездействующие машинки, у кого они уцелели, или машинки для обдирки зерна. Раз, блестя необычайно живыми, точно налитыми черным огнем глазами, он с торжеством показал Макееву некую хитрую штучку. Это была обычная саперная лопатка, только с несколько более широким стволом рукоятки.

— А ну погляди на эту штучку, — сказал он загадочно. — Она и лопатка и миномет.

Он отвинтил крышку ручки, сдвинул плоскость лопатки и укрепил ее на сошках, как укрепляют пулемет. Пустой ствол ручки, сделанный из обрезка водопроводной трубы, служил дулом миномета.

— Ловко! — одобрил Макеев.

— У каждого партизана может быть такой миномет, — говорил между тем Глебов, превращая снова в лопатку свое творение. Глебов размечтался: он воображал уже, как заговорят из лесной глуши сотни изготовленных по его образцу минометов. — Нет, ты только, Макеич, сообрази — у каждого партизана миномет… ведь это можно немцам такое устроить!

— А со снарядами как? — охладил его Макеев.

— Да, вот как со снарядами… Ну и снарядов наготовим, какое дело, подумаешь! — сказал Глебов решительно. — Пороху и взрывчатки у немцев добудем… а снаряды я на станке выточу, вот только динамку пустить.

Он уже представлял себе, как изготовляет в глухом селе снаряды и минометы, целый завод приведен в действие под самым носом у немцев.

— Ничего, Глебов, — утешил его Макеев, — партизанам, конечно, с этим делом не справиться, а для Красной Армии пригодится.

Но Глебов все еще не хотел примириться.

— А если на самолетах снаряды подбрасывать? А минометы мы сами у себя изготовим.

Он был полон проектов и жаждал деятельности. В весеннее половодье поставил он на реке какие-то хитрые садки и ловушки и теперь мечтал о массовой заготовке рыбы для партизан. Он угощал уже Макеева необычайно вкусными птичками, придумав хитроумные для них западни, и мечтал также о заготовке впрок птичьего мяса, если бы не отсутствие соли.

— Соли бы добыть, — говорил он мечтательно, — может, у немцев обоз отобьем.

— Ты что же думаешь — они соль обозами возят? — усмехнулся Макеев. — Вот подожди — кончится война, тогда простору тебе хватит… тогда рукам твоим цены не будет, Глебов!

Дороги подсыхали, и немцы двинули в леса полицейские части: они жгли теперь хутора, которые поддерживали с партизанами связь. Суровцев, выполняя приказ, давно отвел свой отряд на северо-запад, в сторону Киевщины. Еще до того как Макеев был доставлен сюда, ему указаны были места явки на Киевщине.

Было начало мая, когда покинул он Глебова. Рука его еще болела, но пальцы начинали действовать. Подросшие озимые уже клонились под ветром, и все было в нежной зеленоватой дымке. Глебов шел в соседнее село чинить припрятанную от немцев лобогрейку — им было по пути.

— Ты сейчас куда же, Макеич? — спросил Глебов. — Где тебя по свету искать-то?

Его живые, веселые глаза погрустнели: он привязался к нему за месяц.

— Пока в сторону Киевщины… а там будет видно.

— Немцы на лето надеются. — Глебов встряхнул на плече мешок со слесарными своими инструментами. — Они как в марте Харьков взяли обратно — с тех пор к Белгороду танков знаешь сколько подбросили? Тысячи. Курск у них как заноза сидит. Ну, только зубы пообломают, — сказал он обнадеживающе. — Да и немец не тот. Я новостишки получаю, — добавил он, блеснув зубами, — без новостей не сижу. Тут километрах в двенадцати у агронома приемник остался… я туда аккурат два раза в месяц хожу.

На повороте дороги они остановились.

— Ну, ты куда? На Новый Миргород? — спросил Глебов. Улыбочка сошла с его губ, глаза были строги. — Ты гляди… немцы на железных дорогах лютуют. Им только покажись.

Они пожали друг другу руки, и минуту спустя пути их разминулись — оба шли теперь в разные стороны. Макеев достал запрятанную в голенище пятикилометровку и проверил, где ему нужно свернуть. Когда он сложил карту, Глебов был уже далеко. Потряхивая своим мешком с инструментами, шел он куда-то мастерить и чинить, полный действия и ни разу не усомнившийся в будущем…

— Попробуй такого сломать! — сказал Макеев сам себе с торжеством.

VII

В конце февраля, подбросив свыше десятка дивизий, немцы предприняли ответный удар против выдвигавшихся к Днепру частей Красной Армии. Путем глубоких охватов хотели они окружить выдвинувшиеся в стремительном наступлении войска и овладеть необходимым для них районом Харькова. Но даже вступив снова в Харьков и заняв ряд других городов, они понимали, что главная угроза — это нависшая над ними в районе Курска дугообразная линия фронта советских войск. С апреля по июль именно в этом направлении готовились они к дальнейшим ударам. Спешно целыми эшелонами гнали сюда пехоту и танки. Июль должен был решить судьбу всей Украины, а может быть, и судьбу всей войны.